Публика в зале и впрямь напоминала неофитов, приобщавшихся к таинству, которое ожидалось в течение всей жизни. Те же, кому удалось усесться на сцене и составить что-то вроде президиума, вообще парили в облацех, их лица без всякого преувеличения сияли.
Эко вел себя свободно, много шутил, возвышаясь на высоком подиуме, как римский бог, изволивший посетить гиперборейскую страну. Гиперборейцы, напротив, своей неестественностью и суетливостью демонстрировали безнадежный провинциализм.
Брандт толкнул меня в бок.
- А Дятел-то - глянь: никак вопрос задать решил!
Вскочивший в первом ряду библиофил что-то прокричал, получив краткий шутливый ответ. Дятлов захлопал в ладоши, приглашая зал присоединиться, а Брандт закатил глаза в потолок.
- Нет, ну что за низкопоклонство?! - он раскрыл газету. - Ты лучше посмотри, что пишут про твоего любимого Эко!
- С чего ты взял, что он у меня любимый? Он у Дятлова любимый.
- Ну, с Дятла чего возьмешь? Дятел - он же и в Африке, как говорится… Короче, слушай. “Когда этот человек объявляет, что заканчивает новый роман, издательские машины по всему миру приходят в движение. Литературные агенты начинают бороться за права на переводы и издания. Новый роман этого маэстро интеллектуальной интриги подобен камню, который обрушивает лавину…” Тьфу!
- Ну, положим, я бы тоже не отказался, чтобы издательские машины скрипели и литагенты шустрили, когда я заканчиваю что-то писать. Но ведь не скрипят, увы.
Моей ошибкой было то, что я втиснул между собой и Брандтом сумку. Тонкий кожзаменитель не мог скрыть лежащих в ней сосудов, и приятель, поерзав, спросил: что, мол, там?
- Кагор… - вздохнул я.
- Ну, даешь! Ты бы еще шампанского притащил, чтоб отметить приезд этого макаронника! Ладно, здесь есть одно укромное место, в курилке. Пойдем, раздавим твой кагор…
Говорить про образцы продукции было бессмысленно. Оставалась робкая надежда, что церковное винище Брандту придется не по вкусу и хотя бы одна бутылка уцелеет. Увы, аппетиты на спиртное у Брандта были тоже гомерические: два кагора пролетели мелкими пташками.
- Идем продолжать в “Борей”, - сказал Брандт.
Я не возражал, философски решив: книжку все равно не купил, автограф не светит, а тогда - почему не выпить? Мы продолжили в подвале “Борея” водкой, потом забежали в актерское кафе заполировать выпитое пивком. Коктейль крепко шибанул в голову, мы шатались, идя по вечерней улице, и спорили, перескакивая с пятое на десятое. Как всегда, Брандта понесло в сторону своих “перпендикулярных” любимцев, о них он мог болтать хоть до утра.
Вскоре мы оказались возле цирка, встав рядом с афишей. А Ницше?! А тварь дрожащая?! Нет, при чем здесь тварь?! А вот при том! С афиши идиотически улыбались два клоуна, мы тоже чем-то напоминали идиотов. Я вдруг увидел нас со стороны: двое в соплю пьяных людей выкрикивают непонятные слова, и если бы нас кто услышал…
Оказалось, нас услышали.
- Нет уж, - не давал повернуть голову Брандт, - ты в глаза мне смотри! И отвечай: кто из нас та самая, дрожащая?
- Оба, - отвечал я. - Только я этого не отрицаю, а ты пальцы растопыриваешь.
- Я пальцы растопыриваю?!
- На полторы октавы, как Рихтер.
- Рихтер - выдающийся человек, высший! Он имел право растопыривать пальцы!
- Но ты же не Рихтер. Ты всего лишь Брандт.
Пока оппонент подбирал аргументы, я таки повернул голову. И увидел трех ментов: те стояли возле машины и, поглядывая на нас, весело переговаривались. Возможно, заключали пари: кто быстрее упадет? Или: кто первый врежет противнику в морду? Думаю, они стояли давно и должны были основательно пополнить образование в части философии бунта.
- Ну, мы пошли? - спросил я, почти не надеясь на положительный ответ.
- Я бы сказал: поехали! - загоготал один из ментов. - Предлагается автомобильная экскурсия по вечернему городу! Оплата - в конце маршрута!
Я никогда не понимал милицейской логики, не понял и на этот раз. Нас довезли, выгрузили из “стакана”, но перед дверью меня остановили.
- Ладно, - сказали, - ты можешь гулять. А вот с приятелем твоим мы потолкуем!
Массивная железная дверь лязгнула, скрыв Брандта в недрах ментовки. “Оставь надежду всяк сюда входящий…” - вспыхнула надпись на черном железе. Я попытался заглянуть внутрь через окно, однако там виднелась лишь наглухо задернутая штора. Я выкурил сигарету, мысленно проклиная моего ницшеанца, затем приблизился к двери. Звонка обнаружить не удалось, и я постучал по железу костяшками пальцев. Глухо. Я постучал еще раз, потом грохнул кулаком. Безответность прибавила наглости: я начал методично долбить кулаком по двери, и раза с двадцатого та распахнулась.
- Ну, чего ты стучишь? - примирительно сказал мент. - У тебя это… деньги есть?
- Практически нет.
- Вот и у него ноль. Практически… - мент вздохнул. - Что ж вы так, ребята? Надо это… Иметь в кармане на всякий пожарный!
- Надо было нас до того брать. Тогда в карманах было.
- А повод? До того повода не было бы, а просто так нельзя…
Мент еще раз вздохнул.
- А этот твой Брандт… Он какого происхождения - еврейского?
- Германского, - сказал я.
- Фашист, значит… Хотя - какая теперь разница? Если денег нет, то хотя бы душу отвести…
Брандта вытолкнули за дверь через полчаса. Приятель держался за печень, матерился, но как-то тихо - видно, душу менты отвели основательно. Когда поймали такси, я спросил:
- Ну, понял теперь, сколько в этом мире твоя жизнь стоит? Рихтер Ницшевич, твою мать…
- Да уж… - пробормотал Брандт, потирая правое подреберье.
- Ты - всего лишь дощечка, понял? А жизнь - это огромный маятник Фуко, он раскачивается, приближаясь к тебе, и в один прекрасный день - щелк! И нет тебя, грешного!
- Слушай, - озираясь, сказал Брандт, - я, наверное, поеду все-таки. А то нас, я чувствую, еще раз заберут.
На следующий день Якут на работу не вышел, по огромной захламленной квартире бродил один лишь хозяин, толстый и мрачный. На вопрос о прорабе я бодро ответил, дескать, у него домашние дела.
- Дела у него? Ну-ну. А это - тоже дела?
Мы стояли в кухне, хозяин отвернул кран, и через минуту на стене расплылось мокрое пятно.
- Вы чего, заразы, наделали?! Предупреждаю: буду наказывать рублем! За такой ремонт не платить надо, а вычитать!
Я изъявил желание сбегать за новым водостоком, дабы исправить огрех, но хозяин показал фигу: нетушки, разбираться будем, когда появится эта якутская морда! То есть я получал три-четыре выходных - примерно столько продолжались запои прораба.
Отвыкший от праздности, я включил дома “ящик” и тут же увидел Умберто Эко. Вначале показали Публичную библиотеку, где писатель читал открытую лекцию, и толпы слушателей, ловивших каждое слово. Показ закончили красноречивым кадром: раздавленная стеклянная витрина в лекционном зале, на которую взгромоздился некий жадный до информации студиозус.
Репортаж из Дома журналистов начали с вопроса Дятлова. Мелькнула кислая физиономия Брандта (меня почему-то отсекли), после чего Эко заговорил о босоногом детстве, когда он запоем читал русских классиков. “Интересно, - подумалось вдруг, - а Гоголя в Италии так же встречали?” Насколько я знал, в его честь чепчики в воздух не бросали и витрин в римской библиотеке не давили. У нас же сплошная кумирня, и я тут не был исключением. То есть я уже решил: если заработок накрылся, то хотя бы автограф получу.
Но для начала следовало огорошить Мосину, на чьем пути встали молдаване со своим винным демпингом.
- Не берут, говоришь? Дорого? Ну да, ну да… А сам что сейчас делаешь? С Умберто Эко пойдешь встречаться?! Слушай, заскочи на минутку, у меня на этот счет идея есть!
Как я и предполагал, Мосина о трех бутылках даже не вспомнила, зато выдала такое! В общем, у нее возникла идея поставить “Маятник Фуко” на театре, что должно было произвести эффект разорвавшейся бомбы.
- Постой, но это ведь проза!
- Ерунда, мы с тобой в два счета превратим ее в драматургию.
- Ну, если в два счета… А о чем это? Ты хоть читала?
- Слышала. То есть примерно представляю: тамплиеры, масоны, каббалисты… Публика от всего этого визжать будет!