Однако не приходит ли осознание, о котором мы говорили, слишком поздно? Допустим, что христианская мысль соберет свою умозрительную и практическую мудрость в какой-то книге и продемонстрирует бесспорный расцвет, но стоит ли вручать этот дар в уже слабеющие руки, миру, у которого нет сил его принять? Стоит ли нам выражать ему платонические сожаления и утешать его единственно тем, что все могло быть иначе?
Возможно, что грехи современного мира слишком тяжелы и что он плохо кончит. Но конец одного из миров - это еще не конец мира вообще. Мы не знаем, на какое время мы работаем. Когда окажется, что христианское возрождение пришло в мир, наследовавший Лютеру, Декарту и Руссо, слишком поздно, это будет значить, что оно пришло слишком рано, с точки зрения другой культурной эпохи. Еще будет жизнь после распада этого мира, и будут новые всходы. Но истинно то, что свобода человека принимает в истории все большее и более таинственное участие, чем думают (в этом смысле все зависит от человека: пусть он будет сначала свободен, я говорю о свободе духа, события не заставят себя ждать). Наконец, даже если предположить, что усилия христиан, прилагаемые к этому миру, окажутся в земных, или временных, условиях тщетны в качестве цели (подчиненного значения), то мы уверены, какие бы препятствия им ни чинили во временном мире, они не пропадут даром в качестве духовного средства, или инструмента в сфере той христианской духовности,
104
которая имеет "вполне достаточную массу, чтобы удержать единую с ним душу", и всегда пройдет сквозь все воздвигаемые против нее препятствия. Transiens per medium illorum, ibat...^
Из вышеизложенного понятно, почему необходимо различать две эти сферы, два этих порядка, две эти тенденции. Было бы бессмысленно пытаться пожертвовать одним ради другого, усилия надо будет прилагать сразу в обоих направлениях. Но как бы ни была существенна иерархия ценностей, необходимо признать, что порядок "бедного светского" идет впереди порядка "грубого светского", так же как вообще порядок духовного идет впереди порядка светского. Кто не признает этой субординации, тот грешит против нее и, даже претендуя на роль защитника, лишь умножает зло.
Преобразование, на которое мы должны надеяться, это революция, гораздо более глубокая, чем та, о которой говорится в литературе революционеров, ибо коммунистическая революция -это кризис, в котором трагедия цивилизации, направляемой прежде всего на пользование земными благами и на примат материального, достигает своего логического конца: коренные пороки капиталистического беспорядка обостряются, но не изменяются. Для христианина же речь идет об изменении коренных принципов нашей цивилизации, ее основной направленности. В конечном счете, это такое преобразование мира, которое является для нас главной целью. И хотя что-то из этой деятельности занимает свое место в истории, тем не менее ясно, что и в этом случае главным действующим лицом является именно Бог, а люди, бунтующие или смиряющиеся, суть его инструменты.
Проблема, которая с тех пор привлекает наше внимание, если мы, на манер детей, хотим быть деятелями но не рабами, это проблема очищения средств. Мы должны различать три не соизмеримых друг с другом порядка средств, каждый из которых имеет свои законы: грубые светские средства, бедные светские средства, духовные средства; или, следуя несколько иному подразделению44:
средства плотские, средства духовные, ориентированные на мир, средства чисто духовные. Каждый из этих порядков, со своей стороны, подчинен нормам христианской этики; существующая между ними иерархия нерушима. Начало всему - дух, мирские преобразования порождаются в надмирном. О самой истории мира и цивилизаций сказано у св. Иоанна Креста: "Судить вас будут по любви вашей".
105
4. Масштабы требуемых изменений
Мы только что произнесли слово "революция". Пусть нам будет позволено привлечь внимание к различию в употреблении столь привычного нам слова, как имени нарицательного (одна революция, многие революции) и как имени собственного (такая-то Революция). Во втором случае слово оказывается наполненным вполне определенным историческим содержанием и может составить часть исторического наследия некоторой группы людей, тех, кто пламеннее других желали водворить царство антропоцентрического гуманизма и наиболее типичными представителями которых в настоящее время являются коммунисты. И привлекает это слово, естественно, уже тем, что то, что за ним стоит, таинственно-непознаваемо, как ипостась Троицы; будь то действительно "революция" или только подъем "революционного духа". Высшим принципом ценностного суждения будет, несомненно, следующий (на что обратил внимание автор одного из ответов на опрос, проведенный в 1932 г. газетой "Nouvelle Revue Fran^aise"): в этом случае, добровольно или по принуждению, подчиняются тому, кто в данный момент являет собой чистый образец революционного духа, который и признается высшей ценностью.