Из земель, которые должна была изучить Степная комиссия, самой дикой и нецивилизованной считалась степь Младшего жуза, управлявшаяся из Оренбурга и простиравшаяся до берегов Каспийского моря. Это была та самая необузданная, неуправляемая степь, которую описал в своем широко известном отчете А. И. Левшин. Доводы Левшина о природном варварстве жителей Оренбургской степи были достаточно незатейливы. В них просматриваются первые проблески географического детерминизма, вошедшего в моду в радикальных интеллигентских кругах намного позже, в 1860-е годы. По самой своей природе кочевники – не что иное, как скопище проблем для любого государства, которое захотело бы ими управлять: такое убеждение к 1860-м годам было широко распространено[112]. Выжженные солнцем пески и чахлые кустарники Оренбургской области казались бесперспективными для любого образа жизни, кроме кочевого скотоводства. Следовательно, оренбургские казахи, скорее всего, останутся на нынешней стадии своего развития, и царскому правительству придется справляться с ними и усмирять их в меру своих возможностей. Позже военный статистик И. Ф. Бларамберг (1800–1878) с несколько большим оптимизмом, чем Левшин, высказался о возможности воздействия царской администрации на соседей-казахов. Тем не менее его общий вывод не сильно отличался:
Кочевая жизнь есть необходимое следствие главнейшего промысла Киргизов, – скотоводства и общей всем Азиат – цам черты характера – лени и безпечности. – Они не могут никак сродниться с мыслию об оседлом состоянии по двум весьма важным причинам. – Во-первых, сжатые в тесном пространстве, чем бы стали они продовольствовать несметные свои стада, доставляющие им одежду, пищу и все необходимое для жизни; во-вторых, это лишило бы их той подвижности, с которою они теперь могут уклоняться от своих врагов и, наоборот, удовлетворять вкоренившейся в них страсти к баранте [Бларамберг 1848: 91][113].
Природные условия и расплывчато понимаемый национальный или расовый характер говорили против того, что оренбургских казахов можно превратить в нечто отличное от того, чем они были.
В течение многих лет этот образ оренбургской степи и ее жителей весьма удобным образом соответствовал первостепенной цели человека, который ими управлял. Многолетний генерал-губернатор Оренбурга В. А. Перовский (1794–1857) был пограничным чиновником старой школы. Благоустройство и «цивилизаторство» в список задач Перовского не входили. Зато в его планы входила защита границы от набегов: только так, по его мнению, можно было справляться с кочевниками. По сути, его одержимость безопасностью стала причиной того, что он принципиально возражал против разрешения казахам заниматься земледелием даже в тех районах, где это позволяли природные условия. Напротив, он надеялся превратить оренбургских казахов в потребителей российского зерна и промышленных товаров и тем самым «смягчить» их дикие нравы, поскольку набеги на российскую границу перестали бы тогда отвечать их экономическим интересам[114]. Такие задачи хорошо согласовывались с принципом непрямого правления, при котором значительная власть передавалась в руки казахских чиновников при минимальном непосредственном вмешательстве царской администрации в жизнь казахов. В 1850-е годы взгляды ученых на Оренбургскую степь вполне соответствовали скромным надеждам, которые на нее возлагало правительство.
Сибирская степь (где обитал Средний жуз) и Семиречье (территория Старшего жуза) обычно рассматривались как гораздо более перспективные районы для оседлого поселения кочевников со всеми сопутствующими тому цивилизационными преимуществами. Несмотря на наличие в центре региона необитаемой территории, пресловутой Голодной степи, эта местность в целом казалась наиболее многообещающей с точки зрения интеграции в империю и пользы для остальной части последней. Отчасти это было результатом более прямой системы правления, введенной М. М. Сперанским в 1820-е годы, когда территория управлялась через окружные приказы (окружные административные центры, в которые входили российские чиновники) вместо передачи полномочий казахским султанам. Какими бы ни были недостатки этой системы – а к 1860-м годам реформистски настроенные наблюдатели были убеждены, что недостатков немало, – она оказалась предпочтительнее простого снятия с себя ответственности за управление[115]. Но свою роль играл и географический фактор. В отличие от суровой оренбургской степи, большая часть этого региона, очевидно, обладала ресурсами, достаточными для того, чтобы казахи перешли к оседлости, а русские пустили там корни без значительных на то усилий. Красовский выявил множество очень благоприятных для земледелия мест в северных степях, в основном на холмах к западу от реки Ишим. Пытаясь развеять любые сомнения в своей объективности, он с сомнительной точностью отмечал, что «в лучших местностях черноземная почва занимает из каждых 100 десят.[ин] около половины (40,8 %)» [Красовский 1868, 1: 146]. Еще больше выделялось Семиречье: русское присутствие там росло, а левый фланг степи «по богатству плодородия» давал возможность «развивать там хлебопашество и упрочить оседлость Киргизов» [Идаров 1854: 35], что, несомненно, можно было бы осуществить при содействии правительства. Две половины степи представлялись отдельными мирами: один управлялся напрямую, постепенно развивался и давал новые возможности, тогда как другой, казалось, был обречен вечно оставаться захолустьем.
114
РГИА. Ф. 1291. Оп. 82. Д. 9 (1858). Л. 6 об. – 7 об. (позднейшее изложение переписки Перовского с чиновниками Министерства иностранных дел К. В. Нессельроде и К. К. Родофиникиным). Название документа: «О развитии землепашества между киргизами Оренбургского ведомства».
115
См., например, критику благих намерений М. М. Сперанского, пытавшегося установить прямое правление, ничего не зная о местных условиях [Гейнс 1897:209].