И всё-таки на этом этапе даже в Древней Греции объём данных, заслуживающих определения “научные”, и темпы их прироста оставались вполне умеренными. А звание философа гораздо больше говорило об образе жизни и характере деятельности его носителя, нежели о наличии у него какой-то особой профессиональной подготовки. Так что для того, чтобы по своей образованности сравняться с интеллектуальными лидерами эпохи, от гражданина требовалось главным образом желание и некоторый запас свободного времени.
Да, пришедшее на смену первобытному равенству имущественное расслоение среди граждан античных государств сказывается в том числе на их возможностях приобщения к познанию. Те же греческие философские школы, а особенно популярных наставников, держались отнюдь не только на любви к мудрости, посещение палестр и гимнасиев также требовало оплаты. И в любом случае для размышлений о сущности мироздания наследник аристократического состояния имел гораздо более комфортные условия, нежели тот, кто не мог позволить себе надолго отвлечься от забот о хлебе насущном для себя и семьи.
Тем не менее на заре цивилизации как раз скотоводы, виноделы, кузнецы, мореходы, строители, врачи, в общем, люди, собственными руками и головой обеспечивавшие свою жизнь, совершали много чисто практических открытий и изобретений. И в том числе такие, нередко случайные и не до конца осознанные находки могли становиться впоследствии отправными точками для углублённых исследований и фундаментальных теоретических обобщений.
Конечно, далеко не каждому крестьянину или ремесленнику удавалось внести хотя бы скромный вклад в постижение законов нашего бытия. Ибо для получения нового рецепта сыра, нового сплава, нового метода лечения и т. д. мало желания преуспеть в своём деле. Чтобы продвинуться дальше своих наставников и сделать нечто, чего до сих пор не делал никто, пригодится и наблюдательность, и умение сопоставлять факты, и вкус к экспериментам и ещё целый ряд качеств, объединяемых именем “творческие способности”. А по этому показателю люди никогда не были одинаковыми.
Но ведь то же самое можно сказать и про боевые умения – учились им все, однако из-за различия природных задатков и условий личного развития в одном строю сражались и более, и менее искусные воины. Так что хотя у вступающих на путь цивилизации народов реальный вклад в расширение границ известного вносила сравнительно ограниченная их часть, как принципиальная схема для таких народов наряду с воинской продолжает действовать также всеобщая познавательная обязанность.
По мере развития феодализма приобщение к знаниям, как и возможность во всякое время открыто носить оружие, становится привилегией знати, а для всех остальных даже простая грамотность превращается в редкостную диковину.
А в Новое время как война, так и разведка доселе неведомого всё больше становятся уделом профессионалов, полностью посвящающих себя однажды избранной стезе. При этом внушительные казённые затраты, которых начинает требовать развитие уже не только армии, но и познания, вынуждает капитализирующиеся государства набирать людей для боевых действий и теоретических поисков не “на глазок”, а по утверждённым штатным расписаниям. Тем не менее, начав с весьма скромных цифр, ряды кадровых исследователей пополняются опережающими темпами, достигая численности сначала дивизий, а затем и собственно армий.
При взгляде же на сегодняшний день прежде всего бросается в глаза, что статус научного работника человек получает, как правило, в начале карьеры и на всю оставшуюся жизнь. Вместе с тем получение среднего образования в более-менее развитых странах стало близким к всеобщему и при этом ученикам школ (как бы они ни назывались в разных языках) сообщается такая масса сведений, как будто в будущем им всем предстоит заниматься исследовательской работой. Что делает действующую систему пополнения научных кадров очень похожей на пожизненное рекрутирование, но уже с элементами возвращения к всеобщей познавательной обязанности.
Разумеется, даже самое близкое внешнее сходство само по себе ещё ничего не доказывает. Но оно позволяет говорить о целесообразности более глубокого изучения соответствующих явлений. Тем более что вопрос об организации познания представляет не только общетеоретический интерес. Ведь с “народным просвещением” тем или иным образом приходится сталкиваться практически каждому, но далеко не у всех после этого остаётся ощущение встречи с чем-то интересным и полезным. А если подтвердится, что отмеченные факты из истории научного поиска и военного дела являются не случайными совпадениями, а отражением единства или близости внутренних механизмов их развития, то это, вполне возможно, позволит найти новые подходы к проблемам и перспективам современного образования.