А вот теоретические изыскания в это время действительно почти полностью замирают. Просто потому, что становятся не нужны.
Ведь в Древней Греции – и это стоит ещё раз подчеркнуть – чистота абстрактных рассуждений ценилась и поощрялась в основном потому, что в какой-то момент она стала предметом государственного престижа. Имея довольно скромные политико-экономические ресурсы, жёстко ограничивающие межгосударственное соперничество в глобальных проектах, полисам волей-неволей приходилось уделять особое внимание личным достижениям своих граждан. Так что по мере того, как атлетические состязания в Олимпии обретают всегреческую популярность, их победители начинают почитаться именно как народные герои, добывшие славу не только для себя, но и для всей своей самоуправляемой области.
Что же касается славы греческих мудрецов, то она явно начиналась с решения вполне конкретных задач и получения результатов, понятных и ощутимых для достаточно широкого круга людей36*. Ведь когда рассуждать на общие темы берётся человек, не способный отвечать на практические вопросы, относиться к этому всерьёз могут разве лишь ещё более убогие, чем он сам. Более того, снискать их автору широкую известность едва ли смогли бы даже вполне продуктивные, но сугубо локальные находки. Дабы заинтересовать кого-то, помимо ближайших соседей, соображения и выводы местного интеллектуала должны были содержать ответы (или хотя бы попытки ответов) на вопросы, одинаково понимаемые жителями разных областей и не связанные с чисто родосским, коринфским или каким-либо иным местным колоритом.
С другой стороны, отыскав эффективный приём решения прикладной задачи, и в былые времена далеко не все спешили поделиться такой новостью с окружающими; многие предпочитали сохранить своё открытие в качестве семейного или корпоративного секрета мастерства. Тогда как находки в области теории, не сулящие в обозримом будущем прямой материальной выгоды, напротив, обычно стараются активно пропагандировать, чтобы получить хотя бы моральное удовлетворение от утверждения собственного приоритета. Лишь бы нашлась аудитория, способная понять и оценить суть идеи.
И как раз в Греции такая аудитория находится. Потому что когда за обсуждение вопросов высокого и высшего уровня абстракции берутся мыслители, уже зарекомендовавшие себя успехами в реальных делах, это воспринимается не как “пустая блажь”, а как проявление интеллектуального суверенитета истинно свободных людей, могущих позволить себе заниматься теорией не ради материальных выгод, а ради приобщения к внутренней красоте стройных логических выводов.
А по мере накопления определённого теоретического багажа причастность к исследованию универсальных математических закономерностей и общих принципов мироздания превращается для древних греков в один из признаков, отличающих не только свободного от раба, но и эллина от варвара. В связи с чем довольно скоро для каждого города-государства становится делом чести иметь среди своих граждан хоть сколько-нибудь известного “любомудра”. А отсутствие хотя бы представительства какой-нибудь оригинальной философской школы начинает восприниматься как признак второразрядности.
Традиции, заложенные на этом этапе, оказываются столь сильны, что и после завоевания сначала Македонией, а затем Римом Греция ещё несколько столетий продолжала оставаться признанным научным и культурным центром античного мира. Однако сами завоеватели, считавшие главным признаком величия государства военную силу, мало интересовались теоретическими достижениями покорённого народа. Так что исследовательско-просветительские усилия греческих учёных новыми властями не запрещались, но и не поощрялись.
36
* Для Солона Афинского это предельно очевидно. С трудами Фалеса Милетского ясности меньше, но теорема его имени показывает, что, наряду с космогоническими схемами, он мог заниматься и более наглядными вещами.