В силу этого работа по осмыслению принципов функционирования нашего мира, прежде относившаяся к сферам межгосударственной конкуренции, после утраты греческими городами независимости становится частным делом их жителей. И такое снижение уровня контроля довольно скоро приводит к тому, что при обсуждении глобальных и текущих проблем всё больше дают себя знать чисто личные амбиции, а полемика адептов разных философских школ всё чаще принимает вид заурядной склоки. Что, конечно же, не шло на пользу репутации исследователей-теоретиков, но зато дополнительно усиливало ощущение упадка по сравнению с былыми вершинами.
А последнюю черту под вольными теоретическими поисками античных энтузиастов подводит усиление христианства. Побратавшись с властью, церковь получила возможность осаживать инакомыслящих не только словом, но и делом. Так что тем, кто пытался философствовать вне рамок новой религии, пришлось замолчать либо исчезнуть. И в итоге в эпоху средневековья познание по всей Европе, включая Грецию, вступает выровненным, подстриженным и отфильтрованным, без сколько-нибудь заметных отступлений от утверждённого стандарта.
2в) Средневековое образование.
Не приходится удивляться и тому, что, однажды взяв под контроль интеллектуальную жизнь общества, церковь более нигде и никогда добровольно своих позиций не сдавала. Причём на пике её могущества открыто выступать против устоявшихся порядков и взглядов было рискованно не только для частных лиц, но и для государей. (В частности, германский император Генрих IV, потерпев поражение в борьбе с папским престолом, был отлучён от церкви, низложен и в конце концов вынужден в 1077 году буквально на коленях вымаливать прощение у папы Григория VII.) Так что века на исходе первого и в начале второго тысячелетия нашей эры стали временем, когда выдвижение новых мирообъемлющих идей с точки зрения властей всех уровней являлось занятием скорее подозрительным, нежели почётным. И заниматься поиском новых данных о природе и человеке, не опасаясь за свою безопасность, могли только люди, специально благословлённые на это светской и духовной инстанциями.
Кроме того, в эту эпоху – опять-таки во многом стараниями католической иерархии – господствующим носителем письменного языка становится латынь и отчасти древнегреческий. А параллельное книгоиздание на национальных языках просто в принципе исключалось. В связи с чем освоение уже вышедших из живого употребления языков становится необходимым условием не только для карьеры священнослужителя, но и первой ступенью на пути в любую сферу, серьёзная работа в которой требовала знакомства с опытом предшествующих поколений и обмена информацией с коллегами.
Так что латынь в эту эпоху не только облегчала межнациональное общение для получивших более-менее систематическое образование, но и одновременно жёстко отсекала от личного знакомства с первоисточниками по астрономии (под видом астрологии), медицине, той же философии, истории и т. д. всех “непосвящённых”. К числу которых относились не только крестьяне и ремесленники, но и значительная часть феодалов, особенно средних и мелких.
Вот и получалось, что в условиях откровенно вяло протекающей интеллектуальной жизни даже те не очень выразительные движения в этой сфере, которые всё же происходили, были доступны для наблюдения весьма ограниченному кругу лиц преимущественно духовного звания. В связи с чем вообще всё, относящееся к “книжной премудрости”, начинает восприниматься как преимущественно внутреннее дело наднациональной корпорации священнослужителей и в меньшей степени – как свершения представителей тех или иных государств.
А раз написанные её гражданами книги, проходящие на её территории диспуты и иные культурные события мало что добавляли к международному авторитету страны и не помогали решать насущные проблемы, то это и означает, что никаких внешних стимулов для развития наук и искусств у местных властей не было. И пока ход вещей оставался таким, поощрение или преследование творчески мыслящих людей решающим образом зависело от личных вкусов и пристрастий данного конкретного правителя37*.
Плюс к этому на понижение общего интеллектуального уровня в постантичные времена работал и ещё целый ряд факторов.
Во-первых, для большинства европейских стран, гораздо более обширных и многолюдных, чем греческие полисы, регулярные созывы общего собрания хотя бы только привилегированных граждан становятся просто-напросто технически неосуществимыми. В связи с чем даже для дворянства демократия из прямой превращается в представительную, а крестьяне, даже проживающие поблизости от столиц своих стран, на определённом этапе полностью лишаются права голоса при решении вопросов общественной жизни. И в итоге отсутствие интереса к политике, у древних греков считавшееся признаком духовной неполноценности, для благородных рыцарей становится обычным делом. А проявление такого интереса даже среди высшей знати воспринимается скорее как хобби, нежели исполнение неотъемлемой обязанности свободнорождённых.
37
* Сходная ситуация в этот период складывается и в странах Ближнего и Среднего Востока, с той лишь разницей, что роль латыни здесь берёт на себя арабский язык, а роль католической иерархии – исламская. Но желание жёстко контролировать распространение грамотности и претензия на монополию мысли ровно те же самые. Так что там, где местные властители проявляли личную заинтересованность в научных изысканиях и оказывали покровительство учёным – а так поступали, в частности, один из первых хорезмшахов, исфаханский султан Мелик-шах и правитель Самарканда Улугбек, – их города, становясь пристанищем для таких деятелей, как Бируни, Ибн-Сина, Хайям или Джемшид-аль-Каши, очень быстро превращались в культурные центры регионального или даже мирового значения. Но после смерти (или убийства) таких лидеров, как правило, наступала реакция, так что при новых властях Хайям впал в немилость, Ибн-Сина был вынужден бежать из Хорезма и чуть не погиб в пустыне, а уникальная обсерватория Улугбека была разрушена.