Потоки информации медленно протекали сквозь меня, и я неспешно перебирала их, не сильно вникая в содержание — знала, в любой момент могу окунуться в любой из них, и использовать, буде он понадобится. Всё это было скучно, и не интересно на мой вкус. Да и особого желания разбить эту скуку, как-то тоже не наблюдалось. Мне было и так хорошо… Лениво, тепло, сытно и равнодушно…
Не удивительно, что как только почувствовала зов, тянущий куда-то вовне этого уютного местечка, стала сопротивляться изо всех сил. Совершенно не хотелось куда-либо направляться и что-либо делать. А этот зов, зудящий, как назойливое насекомое у уха, вызывал раздражение своей чужеродностью. Не сразу обнаружила, что источник дискомфорта, мешающий наслаждаться восхитительным состоянием отдыха и безразличия — две пульсирующие нити, за которые кто-то дёргал с завидным постоянством. Оборвать! То, что захотелось сделать сразу же, как только поняла, откуда тот зов взялся.
Нити вибрировали, и рваться вот так сразу не желали. От того, что я их дёргала, положение вещей не менялось. Необходимо было что-то, что помогло бы обрезать лишние связи, которые мешали мне жить так, как мне нравилось на данный момент. Острое… необходимо было что-то острое, из того, чем я обладала раньше… Осталось только вспомнить что, и как пользоваться. Перебрала потоки информации, отыскивая среди них те, что хранили память о том, что у меня имелось когда-то от рождения. Зубы, кажется, это то, что надо… Виртуальная челюсть далась мне не сразу, оказалось, что материального во мне сейчас точно ничего нет.
Недовольство тем, что меня побеспокоили, было сильным, как и свет, мешавший сосредоточиться на обрыве раздражающих меня нитей… И я их почти порвала, почти успела избавиться от дискомфорта… Как свет, вдруг, стал настолько невыносимо ярким, что плотнее смежила ресницы, чтобы не ослепнуть. Но этот свет, назойливый, неприятно холодный, просачивался под веки, не давая возможности уплыть в приятное небытие. А потом появился звук. Сначала неприятный, режущий слух, он трансформировался в имя, смутно знакомое, на которое я рефлекторно отозвалась шевелением пальцев рук — хотелось большего, подскочить с места и помчаться навстречу зову: “Ева!” Но отчего-то это не получалось сделать, как и вернуться к так понравившемуся мне состоянию покоя.
С огромным трудом удалось приподнять веки. Взгляд никак не хотел фокусироваться. Перед глазами всё плыло, и не сразу удалось понять, что того, кому принадлежал голос, звавший меня по имени, рядом нет. В комнате я находилась совершенно одна, и у меня не имелось сил не то что встать с места — а даже хоть что-то произнести вслух.
Себя осознать тоже получилось не сразу. Долго лежала, таращась в потолок, который, как и комната, казался мне подозрительно знакомым, но при этом не могла вспомнить почему.
“Тэйалия!” — позвал меня кто-то невидимый, притом так, что это слово прозвучало прямо у меня в голове, отдавшись болью в висках.
И с этого момента на меня обрушилась, в добавок к невозможности пошевелиться, куча болезненных ощущений. Ломило все косточки, кожу кололо иголками, а мышцы сводило судорогами. Что-то похожее на морскую болезнь, ухудшило моё, и так плохое, состояние. Перед глазами всё закружилось и меня затошнило. Лежала абсолютно беспомощная, не помнящая себя и проклинала всё на свете, и своё слабое тело в первую очередь.
“Тэйалия!” — позвали меня вновь, вызвав очередной приступ головной боли. — “Ваши урмыты просятся в Дом. Впустить?”
Прошептала непослушными губами, сначала что-то похожее на “нет”, а потом, отчего-то передумав — “да”.
“Да или нет?” — снова обратились ко мне мысленно.
“Да” — это произнесла про себя, зато вслух застонала, это слово далось мне новым приступом мигрени. Казалось, ещё чуть-чуть и голову разорвёт на куски, а сама я распадусь на миллиарды атомов, дабы более никогда не восстановиться в прежнем теле. И я была не против. Была бы рада любому развитию ситуации, которое позволило бы мне навсегда избавиться от боли.
Разглядеть новые действующие лица, которые отметились громкими восклицаниями, и их голоса отзывались во мне режущей болью и желанием прямо здесь и сейчас умереть, не получилось бы, даже пожелай я того. Глаза заволокло мутной плёнкой, сквозь которую мало что можно было разобрать.
Прикосновение кого-то постороннего к моей коже, заставило закричать и выгнуться дугой — меня словно электрическим разрядом пронзило. А потом затрясло, мелкая дрожь охватила всё тело, и не могу сказать, что это было приятным ощущением — как и все остальные, скорее болезненным.