Константин Сергеевич поздоровался со всеми присутствующими общим поклоном, несколько смущенно извинился за свой домашний, непарадный вид, сел в кресло, и Любовь Дмитриевна тут же накинула на его спину и плечи принесенный плед».
Такого Станиславского – в домашней пижаме – нет даже у насмешливого Булгакова.
•М.С. Севастьянова. 1939год
•Анатолий Кторов, талант которого одна из немногих высоко оценила М.С. Севастьянова еще в самом начале его сценической карьеры.
«Константин Сергеевич говорил о том, что Париж и Франция пели и танцевали, забыв тяжкие последствия и уроки первой империалистической войны… Дело начинает оборачиваться нешуточной подготовкой новой мировой войны, пока Франция и другие страны изъерничавшейся (как сказал Константин Сергеевич) Европы танцуют и развлекаются.
А ты, Маня, обратился он к маме, живя с семьей в Ленинграде, фактически живешь на границе и вам нужно перебираться сюда.
Затем заговорили тоже на всех волнующую, животрепещущую тему выпуска в МХАТе спектакля «Страх» по пьесе AJLАфиногенова, премьера которого только-только состоялась в последней декаде декабря.
Интерес и переживания присутствующих, и прежде всего Константина Сергеевича относились к неприятному, всех глубоко разволновавшему факту – на последних репетициях Константин Сергеевич вынужден был снять с роли старой большевички Клары Спасовой Ольгу Леонардовну Книппер- Чехову, из которой так и не получилось старой питерской пролетарки, несмотря на персональные упорные занятия с ней Константина Сергеевича. Пришлось передать эту роль актрисе Н.А.Соколовской.
Для Марии Петровны, дружившей всю жизнь с Ольгой Леонардовной, и, конечно, для Константина Сергеевича был болезнен сам факт произошедшего – вынужденное отстранение от исполнения роли старейшей актрисы, которая, естественно, очень переживала это».
На этом, думаю, и надо закончить, но прежде чем распроститься с приметами минувшего времени, сказать им: «Здравствуйте». И пусть, если это возможно, апостол Павел с первой страницы передаст привет Экклезиасту. •
•Екатерина II- Гравюра Н.И. Уткина по картине В.Л-Боровиковского
Игорь Андреев
Каприз
Историки, как известно, люди ученые, и мысли свои привыкли излагать строго научно в статьях и монографиях, что, конечно, правильно, но… Чего греха таить? Трудно бывает продираться сквозь научные дебри. Однако литературно-художественным даром владеет далеко не каждый историк, и потому рассказ, а не статья о реальном историческом событии – вещь редкая. И все-таки такое случается. Доказательство – «Каприз» Игоря Андреева.
По своему обыкновению Екатерина II проснулась рано, до боя каминных часов, из года в годе механическим равнодушием отсчитывающих время императрицы. Следом поднялась любимая собачка, сэр Томас, принявшаяся с недовольным видом обнюхивать свою подушку. Подушка эта была преподнесена сэру Томасу Григорием Потемкиным взамен прежнего коврика, связанного самой императрицей, и вызывала у левретки по временам глухое раздражение: золотая канитель царапалась, чуткий нос улавливал неистребимый табачный дух, въевшийся в атлас. Но стоило сэру Томасу сбросить подушку с софы, как ее туг же водворяли на место. Не помогало ни повизгивание, ни злобное ворчание – спокойствие собаки было принесено в жертву Потемкину, быстро входящему в фавор.
Екатерина, подшучивая над Потемкиным, как-то пригрозила передать дело о «краже» собственности сэра Томаса самому генерал-прокурору Вяземскому.
– Боже упаси! – замахал руками Григорий. – Засудит, государыня, непременно засудит! Уж лучше сразу вели отправить навечно в крепость, потому как рукоделье твое сэру Томасу все одно не отдам и готов с ним биться. Ежели не на саблях – по причине видимых недостатков сего славного кавалера, то на зубах.
…Екатерина которую неделю, поглядывая утром на взъерошенного сэра Томаса, припоминала этот шутливый разговор и улыбалась: остер на язычок Григорий, как остер!
Но сегодня, против обычного, спокойное и ровное расположение духа – неизменное счастье ее утренних часов – было нарушено. Причиной тому был маркиз Пугачев и все, что вокруг него оказалось навязано и напутано.
Маркизом она окрестила Пугачева в письме к Вольтеру Тот подхватил прозвище и, говорят, насмешил им многих. Ей это и нужно было: пускай не думают, что это все так серьезно. Но вольно было Вольтеру шутить за тысячи верст от разбоев самозванца. Кабы взять да посадить его в самую Казань, на которую наскакивал Пугачев с ордами башкирцев? А?
Императрица усмехнулась парадоксальности своей мысли. Вольтер в Казани! Как бы он тогда заговорил? Право, она дорожила своими корреспондентами хотя бы потому, чтобы показать свой ум. Но что они понимают в настоящей политике? Для Вольтера политика-средство излить свою неиссякаемую желчь, для барона Гримма… С тех пор как бедный барон безуспешно пытается возвратить благоразумие своему желудку на карлсбадских водах, политика для него стала обыкновенным слабительным! Между тем политика – бурное море с мелями и подводными рифами, через которое она ведет свой корабль, и название того корабля – Российская империя. И на том корабле команда – сто тысяч людей благородного звания, с обходительной наружностью и варварской душой. Что ж тут удивляться, что после бури, устроенной маркизом Пугачевым, ее варвары алчут крови?
…Екатерина потрепала сэра Томаса за ушком. Во всей обширной державе это было единственное существо, снисходительно принимавшее ее ласки. Сегодня же сэр Томас был совершенно не в духе.
– Ах, сэр Томас, сэр Томас, это совсем не умно – рычать на руку дающего, – усовестила собаку императрица.
Левретка осталась равнодушной к хозяйским поучениям и продолжала рычать.
– Э, да какой с тебя, глупой собаки, спрос, ежели у меня среди людей таких скалящихся с избытком!
Брошенная в сердцах фраза адресовалась уже не сэру Томасу, а братьям Паниным опять же в связи с делом злодея: младший Панин, генерал-аншеф Петр Иванович, был послан на его усмирение и, усмирив его, принялся интриговать не без помощи своего брата Никиты Ивановича. У Паниных, видит Бог, эта дурная наклонность в крови. Она помнит, как граф Никита после переворота, когда она наконец-то освободилась от своего полоумного супруга, вознамерился посадить на престол сына Павла, ее сделать регентшей и утвердить нечто вроде конституции, в которой ей была уготована роль ярмарочно раскрашенной декорации. Его, видите ли, коробила сила персон более силы закона! Она тогда скоро раскусила графа, хотя отстранить его, воспитателя наследника, от дел не удалось и пришлось таиться…
Императрица была не из трусливых: она врагов не боялась, а уж сэра Томаса, даже рассерженного, и подавно. В наказание за ворчание собака была согнана с софы, а сама Екатерина направилась в «малую туалетную». Здесь императрица, вытерев куском льда лицо, внимательно оглядела себя. Кожа на лице чуть покраснела, оставшись, однако, совершенно гладкой и чистой. Лишь в углах холодных глаз чуть приметным лучиками сходились морщинки, но не от дряблости – многодумия. Так приучила себя и других считать Екатерина, и, право, ей действительно не нужно было больших усилий, чтобы казаться лет на десять моложе.
Вошедший на звон колокольчика парикмахер Козлов принялся убирать волосы в «малый наряд». Императрица ревниво проследила, сколько волос осталось на гребне. Волос было не больше обычного, и Екатерина, оставшись довольной такой ревизией, вернулась к прежним мыслям.
Внутренне императрица гордилась этим свойством своего ума: размышлять всегда и везде по-мужски, без сантиментов и женской бестолковости. Политика не терпит суеты и признает лишь три довода: разума, логики и – самый предпочтительный – силы. Вот почему Никита Панин оказывается не у дел: только слепец может надеяться на слабого, безвольного наследника.