О равенстве в стране социализма много говорилось, но на самом деле его не было никогда: сравните меню роскошного обеда придворных академиков с праздничным столом (см. следующую страницу) семьи рабочих; объявленных классом-гегемоном.
Неспешно разбирая документы Народного архива, я вновь натолкнулся на «свидетельства эпохи». Лето 1945 года. Война с Германией закончилась, но в стране очередной голод. «Органы» с мест сообщают в центральный аппарат Берии, а тот систематически передает стареющему вождю информацию о случаях людоедства, убийства матерями своих детей из-за голода. Кстати, вождь, вопреки до сих пор бытующему мнению, всегда был хорошо информирован, но злобно равнодушен ко всему такому. А в это же самое время президент Академии наук СССР дает званый обед в связи с двухсотдвадцатилетием академии. Странная какая-то дата, не очень как будто юбилейно округленная. Впрочем, при желании юбилеи любого учреждения можно было отмечать за государственный счет каждые десять, а то и пять лет. Насколько я помню, вся страна с удовольствием этим занималась все советские годы.
Видимо, академики СССР тоже изголодались за годы войны, поэтому академическое начальство решило их потешить. Чем же их там угощали жарким летом 1945 года? В меню значатся: «Советское шампанское», «Коньяк Грузия К.С.», «Водка московская». Если шампанское или коньяк – напитки «интеллигентские», то «Московская» была благодаря цене и качеству сразу после войны самой любимой народом маркой. Она имела две разновидности – белую и красную головки по цвету сургуча, которым заливали легкую бумажную пробочку. Безногий инвалид войны дядя Миша с одной левой рукой лихо ударял донышком бутылки «Московской» себе по животу и, ни капли не расплескав, одним духом сливал все ее содержимое в тот же живот.
На академическом обеде вина, конечно же, подавали грузинские. И не смейте со мной спорить, лучше их нет на земле. Как музыка, как удары тамбурина, звучат названия: «Напареули», «Цинандали», «Кахетинское», «Абрау-Каберне». Кто тогда не знал, что все это любимые вина Сталина? Тем самым еще зримее проявлялось единение академического народа и вождя.
Не то что в голодные послевоенные, но и теперь вызывают душевный трепет одни названия холодных закусок: икра зернистая и паюсная; расстегай с рыбой; лососина малосольная; поросенок заливной; форшмак из дичи и т.д., и т.п. Но некоторые названия блюд звучат для непосвященных как магические формулы франкмасонов: галантин и шофруа из пулярды, канапе (всю жизнь я по наивности думал, что это название шляпы плоской формы), тарталет с дичью, сандвичи. Очевидно, борьба с «космополитизмом» не проникла на кухню ресторана «Москва» (известного, кстати, как место вербовки и встреч с информаторами людей из дома на Лубянке).
Блюда, входившие в раздел «Обед», выдержаны в более патриотическом духе: стерлядь волжская в шампанском, индейка, каплуны ростовские, рябчики сибирские, салат, кофе…
Ученый люд – тот, что работал не в бериевских шарашках, а на свободе, – питался и жил в те годы относительно неплохо. Руководство партии и советского правительства хорошо понимало: если хочешь атомную и водородную бомбы, лучший в мире танк, ракеты разных радиусов действия, роман-эпопею о великих свершениях, то хотя бы освободи человека от дум о хлебе насущном. Но в то же время он должен был постоянно чувствовать за спиной ледяное дыхание заполярного лагерного барака. В таких условиях советская интеллигенция действительно совершала чудеса.
Конечно, на званый обед была приглашена только партийно-государственная и академическая элита. Рядовые ученые жили скромнее и многие недоедали. Я помню рассказ вдовы академика А.Г. Александрова (автора проекта Днепрогэса) Татьяны Николаевны. Ее муж скончался, кажется, до войны, но пока он был жив, их дом был по советским меркам полной чашей. Кроме того, кое- что осталось от предков: он был потомком наполеоновского солдата, принявшего русское гражданство и взявшего фамилию в честь императора-победителя. Она – потомок старинного священнического рода. В мое время Татьяна Николаевна еще сохранила часть своей необыкновенной красоты. Во время войны она с четырьмя детьми на руках начала голодать. Из дома исчезли красивые старинные вещи, столовое серебро, драгоценности. Однажды ей повстречался старинный знакомый мужа, который, узнав о бедственном положении семьи известного академика, помог им пристроиться на время к закрытому продовольственному коллектору. Кто запамятовал, напомню, что это не магазин, так как в коллекторе ничего не продавали, а просто давали. Чуть приподняв лицо, от чего падавшие в окно косые лучи солнца ярче высветили ее невероятные изумрудно-синие глаза, Татьяна Николаевна рассказывала: «Я спустилась по обледеневшим ступенькам в какой-то полуподвал и на мгновение зажмурилась от яркого света. Когда открыла глаза, то увидела свисающие с потолка окорока, рыбины, копченых гусей, колбасы… Аромат всей этой еды лишил меня на мгновение чувств». Так что советский полуподвал использовался воистину универсально. Впрочем, как и в наше время.
Перебирая документы Народного архива, я невольно задаюсь вопросом: были ли счастливые или хотя бы спокойные эпохи, десятилетия, ну хотя бы отдельные годы в истории нашей Родины? Мне кажется, нет. Часто говорят, что история России, в отличие от истории Европы, медлительна и склонна к застою, что страна наша якобы консервативна и потому отстает от Запада и отсюда все наши несчастья. Мне кажется, наша история, в том числе и дореволюционная, это бесконечная и стремительная цепь преобразований, потрясений, социальных и психологических ломок, войн, кризисов, волнений, начатых и никогда не завершаемых реформ… Наверное, ни одна другая великая страна не вовлекала себя и других в такое количество исторических трагедий. И это при всеобъемлющем вовлечении всего ее населения в бесконечную историческую суету:
Вот краткий перечень того, что в XX веке пережил российский народ: война с Японией и революционные события 1905; первая мировая война; 1917 год; гражданская война; нэп; индустриализация; коллективизация; войны с Японией, Финляндией, 1ерманией, вновь с Японией; корейская война, вьетнамская, «малые» войны в Азии, Африке, Латинской Америке; Афганистан; перестройка; развал СССР, Чечня. Очередная ломка начинается осенью 1998 года. А к этому надо добавить: репрессии, кровь и вновь репрессии, репрессии… Репрессивный царский режим, кровавые моря мировых и гражданских войн. При Сталине каждые десять юбилейных лет пики кровавого сумасшествия: 1927 – 1928,1937 – 1938,1947 – 1948 годы, а затем периодические чистки от «инакомыслящих» Хрущевым, Брежневым, Андроповым.
Я другой такой страны не знаю, где бы история неслась в таком бешеном и безжалостном для человека галопе. Нет, Россия – это не птица- тройка, а смертельно загнанное своим же народом, хотя все еще прекрасное несказанной красотой существо.
При всей необъятности России в ней нигде и никогда нельзя было спрятаться, переждать очередную социальную бурю – ни в замке, ни за высокой городской стеной, ни в деревенской тиши, ни в усадьбе, ни на даче, ни в монастыре и даже в скиту. В XX веке, в советское время, нельзя было скрыться даже в сибирском или дальневосточном лесу – все они были заняты лагерями, колониями и «стройками коммунизма». Все мы постоянно вовлечены в исторический процесс – от старца до младенца. От рафинированного интеллигента и до первоклашки. Сначала расскажу о рафинированном интеллигенте.
Илья Григорьевич Эренбург, известный советский писатель, в революционные годы еще более известный поэт, а самое главное, блестящий советский публицист, также представлен в Народном архиве. Правда, почти неуловимыми штрихами карандашного рисунка. Очень удачный портрет писателя сделан К.Н.Берман с натуры на юбилейном вечере в ВТО, посвященном Камерному театру, состоявшемся в шестидесятые годы. У нас хранится фотография с него, очень точно передающая утонченный профиль писателя. Мне посчастливилось видеть и слушать Эренбурга несколько раз. Особенно запомнилось его выступление в узком кругу с артистами театра «Современник», который тогда находился в старом здании на площади Маяковского. Кажется, это было тогда же, в 1961 – 1962 годах. В это время Эренбург боролся со сталинистами, с консерваторами, с Шолоховым и чиновниками из идеологического ведомства. Боролся за то, чтобы политическая оттепель превратилась в весну, за социалистический реализм без берегов. В те годы он был признанным лидером и кумиром прогрессивной интеллигенции. Три момента помню отчетливо: Татьяну Самойлову, понуро сидящую с сигаретой на подоконнике, прямое обвинение М. Шолохова в плагиате «Тихого Дона» и его убедительное сравнение творческого процесса с процессом вынашивания женщиной ребенка. А также аромат редких тогда, не наших сигарет, французского парфюма и тщательно ухоженные руки.