Предоставив вам самостоятельно рассматривать любопытные цифры, повествующие о нашем будущем, хочется привести еще несколько статистических справок.
Так получается, что когда речь заходит о рождаемости, мы невольно относим эти цифры к женской половине человечества. Перекладывая на нее неосознанно всю ответственность за цифры в различных графах. Однако есть любопытные данные о количестве сперматозоидов у мужчин в определенном объеме семени в разные годы. У американцев этот показатель упал вдвое с 1938 года, а у европейцев в 2,5 раза с 1970 года. Проблема заключается не в том, что от этого показателя зависит количество детей, а в том, что повышается вероятность генетических заболеваний.
Многие сейчас связывают быстрый рост населения Земли со всевозможными болезнями. Рост населения в 1998 году составил около 78 миллионов человек, а количество умерших от СПИДа -14,3 миллиона, ВИЧ инфицированных – 47,2.
Позволю себе напоследок забавное наблюдение – если прогнозы ООН оправдаются, то в 2050 году в России будет жить всего на 5 миллионов человек больше, чем… в Японии.
А весь рост населения Земли к 2050 году будет происходить только за счет развивающихся стран. Население же развитых стран будет снижаться, если женщины в них будут по-прежнему рожать менее двух детей.
Если составить портрет среднестатистического жителя Земли, учитывая национальность, возраст, пол, то в наши дни это будет 26-летняя китаянка. К 2050 году это уже будет жительница Индии 38 лет.
Никита Максимов
Источник: демографический департамент ООН
По лезвию луча- между мифом и мифом
Говорят, мифы не умирают – они только спят где-то в глубине нашего коллективного подсознательного, просыпаясь время от времени по мере надобности и принимая в соответствии с моментом пробуждения ту или иную форму. Но, пожалуй, нет ничего постояннее нашей в них нужды, чтобы заткнуть дыры в картине мироздания, объяснить – и, следовательно, обуздать – наши страхи, которые разум обуздать не в силах; так что спать им приходится очень мало.
Во всяком случае, мышление наше сегодня скорее мифологично, чем разумно. Особенно если понимать мифологичность мышления и восприятия так широко, как понимал его, например, Ролан Барт, сумевший увидеть в фотографии на обложке журнала "Пари-матч": молодой африканец во французской военной форме, беря под козырек, смотрит куда-то вверх, очевидно, на французский флаг – целую м и фол огическую систему. Ее назначение ("означаемое") – напомнить читателям, что Франция – великая Империя, что служить ей рады все ее сыны, независимо от национальности и цвета кожи, а критики колониализма пусть умоются…
Таких мифологических систем у нас…
Мифы сегодня оборачиваются не только идеологемами, наполняют собой не только политику, литературу, всевозможные искусства и даже – страшно сказать – науку. Они то и дело выскакивают из наших каждодневных привычек в самой что ни на есть традиционной форме современного ритуала, причудливым образом переплетаясь с привычками обращения с наиновейшей бытовой техникой.
Говорят, с мифами и обломками мифов сделать ничего нельзя. Их нельзя победить; их можно только постараться узнавать в лицо, а то они приноровились выдавать себя за нечто совсем иное, 1 настаивая на рациональной или даже научной своей родословной. Наша эпоха отличается от предыдущей, гордой своим происхождением непосредственно от Просвещения, не большей и не меньшей мифологичностью, но только лишь ее признанием в себе, в мышлении, в культуре.
Ольга Балла
Мифология мифа
НАВЕРХУ ПОМЕЩЕНА ФОТОГРАФИЯ МАСКИ ДЕМОНА (IV ВЕК ДО Н.Э.), НАПОМИНАЮЩАЯ ТЕАТРАЛЬНЫЕ МАСКИ СПАРТЫ ТОГО ЖЕ ПЕРИОДА. ТАКИЕ МАСКИ УКРЕПЛЯЛИСЬ У ВХОДА В ХРАМ ИЛИ НА УРНЕ С ПРАХОМ, ПО-ВИДИМОМУ, ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ отгонять ЗЛЫХ ДУХОВ. ФОТО ЛЮКА ЖУБЕРА
Одна из самых характерных черт уходящего столетия – возвращение мифа: того самого отношения к миру, с которым не раз в европейской истории думали покончить навсевда.
Примерно со второй половины прошлого века черты мифического переживания реальности стали вдруг обнаруживаться там, где, после столетий новоевропейского «расколдовывания» мира, их, казалось бы, вовсе уже не должно было бы остаться: в политике, в искусстве, в повседневном сознании (не исключая и сознание образованных людей!), даже в науке. Само слово стало притягательным, а уж это что-нибудь да значит: стали говорить о мифах национальных и политических, художественных и биографических, мифах о летающих тарелках…
Отношения с мифом принадлежат к числу стержневых проблем европейской истории. Его разрушение не разумелось само собой и было отнюдь не повсеместным. Более того, оно – скорее исключение и произошло в истории единственный раз: в европейской традиции, у истоков которой стояли рационалисты Древней Греции.
Покуда человек живет в мифе и совпадает с ним, нет речи о его, мифа, понимании, поскольку в нем нет и нужды: человек понимает не миф, а все – через него. Миф тогда – не видимый предмет, а очки, через которые смотрят. Но, с другой стороны, человек тогда лучше всего и понимает миф, когда в нем живет.
У греков мир из-под мифа стал впервые выбиваться. Это началось как внимательный анализ мифа, классификация, приведение в разумный порядок его форм, а привело в конце концов к тому, что во всех европейских (заметим, именно в европейских!) языках слово «миф», означавшее вначале самое что ни на есть истинное сказание о сакрально значимых первособытиях, стало синонимом «вымысла» и «неправды». То есть значение слова сменилось как раз на противоположное.
А ведь никто не хотел ничего плохого. Первой формой критики греческих богов – еще почти не критикой, а только ее возможностью – стало изображение их у Гомера в «недостойном», небожественном виде. Другую возможность будущей разрушительной критики создал в своей «Теогонии» Гесиод – сам по себе не только не разрушитель, но даже напротив: собиратель греческого мифа, систематизатор его. Он первый описал мифические образы по рациональному принципу: дал упорядоченную генеалогию богов. У Гесиода впервые сквозь мифологическое мышление начало пробиваться причинное, и это стало одним из прообразов и источников будущих философских систематизаций.
Лиха беда начало; александрийские риторы породили традицию, пережившую века: критика мифа с позиций «здравого смысла», который всегда исторически обусловлен и всегда принимается своими носителями за общечеловеческий. Была еще и другая точка зрения: боги мифа, в сущности, не столько боги, сколько, например, обозначения природных стихий. Или отдельных человеческих способностей. Мысль, что миф может означать «что-то еще», с неизбежностью вела к мысли: что угодно, кроме самого себя. Аллегорический метод, в сущности, стал отцом всех прочих методов толкования мифа. С тех пор образованные люди всех европейских эпох перестали понимать миф буквально и стали искать в нем скрытые смыслы и подтексты.
Был и путь спасения классических гомеровских богов, на глазах терявших подлинность и авторитет: объявить богов вполне реальными первыми царями, обожествленными впоследствии; а миф – смутное воспоминание об их деяниях.
Критики гомеровских богов исходили из очень возвышенной идеи о боге. Еще Ксенофан знал о том, что «существует бог, стоящий над всеми богами и людьми; его внешность и способ мышления не имеют ничего общего с внешностью и способом мышления простых смертных». Но ведь это уже не миф: в мифе все, даже нечеловеческое, даже противочеловеческое, подобно человеку. Жить с тем, в том, что с ним несоизмеримо, человек – обыденный человек – не может: это требует чрезмерных усилий и неспособно служить домом. А миф – это дом. Миф – это не то, что «понимают», и не то, во что «верят»: это – то, в чем непосредственно живут, от чего не отделяют себя. Возможность взгляда на гомеровских богов извне стала началом их конца как мифа. И одновременно – долгой, долгой их жизни, но уже в совсем ином качестве.