Напротив, в 1930-е годы широко мыслящие историки (вроде Арнольда Тойнби) старались подражать удачникам-биологам, которые открыли исчисление генов и мутаций невзрачной мушки — дрозофилы. Каждый историк искал в своей области сходный объект, допускающий проверку всевозможных гипотез о силах, движущих социальную эволюцию. Игорю Дьяконову не пришлось искать свою дрозофилу; она сама его нашла.
Точнее, нашелся узкий и дружный коллектив питерских востоковедов, с начала века упорно изучавших историю Древней Месопотамии по ее клинописному наследию. Вот он — «кирпичный геном» ближневосточной цивилизации, превосходящий по объему весь фонд сохранившихся римских документов! На таком материале можно проверить любую модель развития человечества. Но не каждому это под силу: кроме чтения текстов, нужно читать мысли и чаяния тех, кто написал эти тексты. Значит, историку-теоретику необходим живой опыт этнографа-практика!
К счастью, двадцатый век был не скуп на подобный опыт, подбрасывая его самым мирным исследователям в самой причудливой форме. Дмитрий Лихачев и Лев Гумилев прошли сквозь сталинские лагеря; Игоря Дьяконова эта чаша миновала. Зато в военную пору юному востоковеду пришлось целый год играть роль «советского правителя» в северном городке Киркенес, освобожденном от немцев. И все потому, что в штабе Карельского фронта не нашлось другого офицера, свободно говорящего по-норвежски! Кстати, позднее этому штабу понадобился знаток корейского языка: единственный подходящий кандидат стал потом известен, как вождь Ким Ир Сен…
Первый этнографический опыт Дьяконова оказался удачен, и в 1945 году отставной капитан разведки вернулся в Эрмитаж, готовый к многолетнему подвигу востоковеда — социолога, историка и лингвиста в одном лице. Как складывался симбиоз очередных завоевателей Двуречья — будь то шумеры или хетты, аккадцы или мидяне, гугии или арамеи — с массой местных земледельцев? Не так ли, как получалось у немцев или у русских в покоренных странах Европы в бурном XX веке? Как протекал в этих условиях вечный диалог Власти и Собственности, поочередно рождающий ватаги удальцов (вроде Гильгамеша) либо военные монархии (как у Саргона Аккадского), города-государства (вроде Ура и Лагаша) либо многоэтнические империи — вроде Ассирии и Персии?
Сам того не ведая, Игорь Дьяконов шел к синтезу модели древневосточного общества тем же «классическим» путем, который привел Эрвина Шредингера к его трактовке квантовой механики: через универсальный Оператор Энергии (Гамильтониан), направляющий эволюцию любой системы. Вся трудность в том, чтобы удачно записать этот оператор: если повезет, то в виде алгебраической формулы (так делают физики) или хотя бы в виде словесного алгоритма (так получается у историков). В случае успеха можно восстанавливать подробности социальной эволюции по своду финансовых документов — столь же уверенно, как физики восстанавливают зоопарк элементарных частиц по кажущемуся хаосу треков на фотопластинке.
Впрочем, есть одна тонкость. Реконструкция или прогноз эволюции физической системы по ее гамильтониану возможны лишь на участке между фазовыми переходами, где гамильтониан сохраняет свой вид. Оттого, например, свойства жидкого гелия не выводятся из свойств газообразного гелия, а экономика СССР не выводится из экономики Российской империи XIX века. Чтобы разобраться в таинстве фазовых переходов, нужен иной («квантовый») тип моделей природных систем. В физике его начали создавать Гайзенберг и Паули, в истории — Лев Гумилев. Это не удивительно: ведь двум юным немцам приходилось объяснять мгновенные распады элементарных частиц, а молодому русскому приходилось ежедневно выживать в сталинском лагере…
Главная квантовая новинка (открытая Ричардом Фейнманом вскоре после войны) такова: в любой физической системе происходит ВСЕ, что не запрещено СИММЕТРИЕЙ (то есть потенциальной энергией) данной системы и что разрешено плотностью СВОБОДНОЙ ЭНЕРГИИ в этой системе. Например, при описании спектра излучения атома мы должны учитывать незаметное рождение и гибель электрон- позитронных пар в вакууме. Аналогично, моделируя ход Второй мировой войны, мы должны учесть те несостоявшиеся варианты, когда сталинский режим терпит крах раньше гибели гитлеровского режима. Кстати, сам Сталин всерьез учитывал такие варианты и в 1941, и в 1942 году! И не зря: в нашей реальности военная победа СССР над Германией лишь замедлила распад российской партократии до 1991 года (когда Дьяконов закончил свою итоговую книгу)…
К сожалению, РАССЧИТЫВАТЬ модели фазовых переходов пока умеют только физики — и только для замкнутых систем, преобладающих в неживой природе. Соответствующие открытия — сверхтекучесть гелия, сверхпроводимость металлов, квантовая электродинамика и хромодинамика, электрослабая модель вакуума — заслуженно увенчаны нобелевскими премиями. Но среди историков лишь один стал нобелевским лауреатом. Эта награда досталась в 1904 году Теодору Моммзену за описание гамильтониана Римской державы, которое заняло более тысячи страниц. Через 90 лет сходный труд Игоря Дьяконова был оценен менее шедро, но более точно: патриарх востоковедения был избран в Российскую академию естественных наук. За что такая честь?
За семейство из восьми гамильтонианов, выражающих полную энергию всех основных формаций, пройденных человеческим обществом за последние десять тысяч лет. Сначала идут две фазы Первобытности: стабильная ОБЩИНА во главе со старейшинами и эфемерная ДРУЖИНА во главе с вождем. Эти системы довольно просты; поэтому Л.Н.Гумилеву удалось разобраться в закономерностях фазовых переходов между ними.
Далее следуют две Античные формации: монокультурный ПОЛИС и многоэтничная ИМПЕРИЯ — симбиоз разных экономик, скрепляемых бюрократической верхушкой. В этих примерах религия играет консервативную роль: прямое общение социального лидера с богами не распространяется на основную массу верующих.
Напротив, две формации Средневековья отмечены высокоразвитой («мировой») религией, которая вдохновляет своими догматами любого энергичного человека на новые подвиги: боевые или мученические, социально-организующие либо научно- исследовательские. Подобно Античности. Средневековье прошло две фазы: локальную (общинную) и глобальную (имперскую), где политический абсолютизм сросся с церковью, поощряя научный поиск в рамках религиозной философии. Итоги такого поиска выливаются в технические изобретения и влияют на экономику общества. Средневековье длится, пока это влияние не меняет систему ценностей в обществе.
Как только экономический или социальный ПРОГРЕСС приобретает черты божества в глазах активной доли населения. Средневековье сменяется Капиталистической формацией. Ее первая («Индустриальная») фаза заняла в Западной Европе двести лет: от Просвещения до Второй мировой войны, которая приравняла прогресс в переработке информации к успехам в энергетике и переработке вещества. Компьютерная революция в технике и экономике; личный доступ каждого активиста ко всем информационным ресурсам человечества; глобальная экологическая неустойчивость человечества в его диалоге с матушкой-Землей — таковы черты последней из известных нам социальных организаций.
С такими тезисами знаток Древнего Востока вошел в лагерь знатоков всемирной истории — и, конечно, наступил на многие любимые мозоли своих коллег. Задеты оказались Маркс и Тойнби, Рыбаков и Гумилев, а главное — великое множество жрецов «советской науки», привыкших получать ценные указания либо щелчки по носу только от чиновников из аппарата ЦК КПСС. Все это Дьяконов предвидел не разумом единым: ведь его отец погиб в репрессиях 1930-х годов! Оттого глобальная социальная модель Дьяконова увидела свет лишь в конце 1980-х — когда автор был уже не способен к жарким дискуссиям, к воспитанию новых аспирантов. Книга «Пути Истории» стала последним печатным трудом Игоря Михайловича, его научным завещанием и вызовом Судьбе. Жаль, что самый оригинальный и эрудированный из возможных критиков этой книги — Л.Н.Гумилев — не успел увидеть даже ее рукопись! Увы, заочный спор коллег и современников — не редкость в трагическом XX веке.