Таким образом, Хайек сам обосновывает необходимость естественнонаучного изучения традиций — величайшего культурного достояния и мощнейшего фактора территориального развития. В отличие от представительной демократии, науки или разделения властей, традиции так же, как и языки до их кодификации, не являются изобретением или открытием, то есть результатом сознательного творчества. Они возникли естественным путем, так же, как климат, растительность и залежи руд на данной территории, и лишь ход исторического процесса сделал их важнейшим ресурсом, превратил в мощнейший фактор развития и ценнейшую часть национального богатства. Только при таком подходе к традициям можно понять, каким образом бедные и отсталые страны, обделенные практически всеми природными ресурсами, совершили головокружительный рывок в будущее, в то время как страны, несравненно более щедро наделенные природой, десятилетиями не могут выбраться из болота стагнации. Это, разумеется, очень важно для обсуждаемой нами темы, но как бы осталась за кадром биологическая составляющая процессов развития. Трудно предположить, что она не играет существенной роли. Нам никак нельзя повторять старую ошибку насчет включенности низшего в высшее и подчиненности ему. Реальность многоуровнева, и все ее уровни равноправны.
Нам не известно, был ли Хайек знаком с трудами другого нобелевского лауреата, Конрада Лоренца, утвердившего в науке представление о естественной морали, естественной иерархии и естественной агрессивности. Эти, казалось бы, специфически человеческие качества, выработанные всем ходом развития цивилизации и воплощающиеся во всех наших социальных институтах, на самом деле унаследованы нами от наших животных предков. Именно работы Лоренца помогают хотя бы представить, каким образом можно замкнуть цепь научного объяснения процессов территориального развития, важнейшие звенья которого созданы работами Хайека.
Вот как определил Лоренц свой подход в книге «Агрессия (так называемое «зло»)»: «Не может быть излишней резкость следующего утверждения: если сегодня основательно известны функции пищеварительного тракта и на основании этого медицина, особенно кишечная хирургия, ежегодно спасает жизнь тысячам людей, мы здесь обязаны исключительно тому счастливому обстоятельству, что работа этих органов ни в ком не вызывает особого почтения и благоговения. Если, с другой стороны, человечество в бессилии останавливается перед патологическим разложением своих социальных структур, если оно — с атомным оружием в руках — в социальном плане не умеет себя вести более разумно, нежели любой другой животный вид, это в значительной степени обусловлено тем обстоятельством, что собственное поведение высокомерно переоценивается и как следствие исключается из числа природных явлений, которые можно изучать. Исследователи — воистину — совершенно не виноваты в том, что люди отказываются от самопознания».
Идеи Лоренца позволяют по-новому взглянуть на привычные вещи. Они дают нам возможность понять природу различных социальных институтов, отказавшись от чисто функционального к ним подхода, господствующего в общественных науках. «Оно (человечество. — В.Ш.) не потому агрессивно и постоянно готово к борьбе, — писал Лоренц, — что разделено на партии, враждебно противостоящие друг другу, оно структурировано именно таким образом потому, что это представляет раздражающую ситуацию, необходимую для разрядки социальной агрессии».
Наиболее ценный вклад в науку Л.Н. Гумилева, возможно, состоит именно в постановке вопроса о наличии мощных импульсов, связанных с природой этносов как биологических популяций, и об их влиянии на общественное развитие, которое, в свою очередь, всегда опосредуется конкретно историческими условиями. Взрыв пассионарности может приводить и к кровопролитным междоусобицам, и к завоевательным войнам, и к бурному экономическому росту. Мы не откажемся от географо-психологической концепции до тех пор, пока не будет предложено лучшее объяснение, тем более что мы отчетливо видим ее связь с идеями Лоренца, считавшего, что цивилизации будут развиваться в направлении совершенствования выходов для естественной агрессивности. Можно дать выход накопившейся агрессивности на поле брани, на футбольном поле или за письменным столом в форме разгромной статьи.
Бросается в глаза отсутствие совершенно необходимых звеньев, без которых не может быть замкнута объяснительная цепь явлений территориального развития. Явно не хватает связующих звеньев между Лоренцем и Гумилевым, между Гумилевым и Хайеком. Необходимо понять, как естественная иерархия, естественная агрессивность и естественная мораль пульсируют по силе своего проявления в пространстве и времени. Столь же необходимо понять их связь с явлениями в огромной области между инстинктом и разумом. Однако далеко не вполне выковано и еще одно звено, то, которое связывает явления в этой огромной области через анализ социальных институтов с объяснением подъемов, спадов и направлений территориального развития.
Если трудности, с которыми сталкиваются общественные науки в результате эффектов, вызванных парадоксом Хайека, требуют не искать законов физических, а продвигаться путем анализа социальных институтов, то значит, как ни тривиально это звучит, надо продвигаться именно этим путем. В географии именно представления об определяющей роли социальных институтов в территориальном развитии разрабатывались известным отечественным экономгеографом Б.Н. Зиминым (1929–1995), только называлось это социальной инфраструктурой. При этом социальная инфраструктура понимается не только как дороги и телекоммуникации, школы и университеты. Важнейшая ее составляющая — образ трудового мышления населения. Вспомним Хайека.
Опираясь на эти представления о социальной инфраструктуре, Зимин разработал теорию малых высокоразвитых стран, обладающих повышенной экономической и социальной (в смысле качества жизни прежде всего) эффективностью по сравнению со странами большими. Это связано как с филигранно отточенной специализацией в международном разделении труда, примером чему может служить Швейцария, так и с исключительно заботливым отношением к своей социальной инфраструктуре, пример чему — некоторые скандинавские страны, где высшее образование стало бесплатным еще в начале века.
Малая страна не может иметь население более 12 миллионов жителей, ибо эффект малой страны — это эффект пирамиды прямого восприятия: большинство жителей страны знакомо друг с другом либо лично, либо через общих знакомых. Соответственно, и власть всегда на виду, а потому менее оторвана от народа.
Поэтому для малых стран характерна не только забота о поддержании высокого уровня социальной инфраструктуры как путем развития образования и культуры, так и путем ограничения притока дешевой рабочей силы из-за границы (в ущерб краткосрочным экономическим интересам), но и меньший расход человеческого потенциала в таких малопродуктивных сферах деятельности, как вооруженные силы и бюрократический аппарат.
На бытовом уровне пирамида прямого восприятия ощущается как более спокойная и обозримая жизнь, но это лишь надводная часть айсберга, а подводная исследована хуже, чем Арктика в XVII веке. Все же теория малых высокоразвитых стран, вероятно, первая теория территориального развития, делающая попытку учесть взаимодействие географических, экономических и психологических факторов.
Чем глубже мы проникаем в тайны мироздания и чем больше мы высвобождаемся из цепких лап впитанных с детства догм, тем сильнее меняются наши представления о соотношении формы и содержания. Мы начинаем понимать, что во многих случаях форма важнее, чем содержание, и граница важнее того, что она ограничивает. Возможно, максимум того, что может сделать география как фундаментальная наука в деле изучения явлений развития, — это определить пространственно-временные границы для действия законов и уравнений экономики, а также социологии. Наши теории в лучшем случае позволяют нащупать края областей их применения, например предельные размеры государства, при которых проявляется эффект малой высокоразвитой страны. Но вряд ли мы сумеем предсказывать события внутри этих областей, даже если найдем необходимые звенья объяснения, ведь импульс может возникнуть в любом звене, а будущее принципиально неоднозначно. Мы никогда не сумеем предсказывать путь развития, но если нам будет сопутствовать удача в научном поиске, мы можем определить спектр возможных путей.