– Но ваших коллег и за рубежом- то, наверное, можно по пальцам перечесть. Как, кстати, они относятся к вашей работе?
– Специалистов по отдельным группам внутри языковых семей – германистов, славистов, индологов, тюркологов и т.п. – в мире довольно много, не говоря уже о специалистах по отдельным языкам.
Отвечая на твой второй вопрос, надо признаться, что в научном мире очень медленно преодолевается недоверие к нашим исследованиям, в том числе со стороны вполне серьезных лингвистов. Это недоверие происходит из двух причин. Во-первых, есть люди – их на самом-то деле немного, – которые занимаются дальним родством языков на полулюбительском уровне, и когда профессиональные компаративисты смотрят их материалы, они делают кислую мину Эти люди – в принципе наши союзники, но когда они начинают делать нам рекламу где-нибудь в Штатах, то они как бы нас с собой отождествляют. Это раздувается еше какими-то журналистами, которые пишут что-то вроде того, что «вчера вечером в Москве открыли праязык человечества». В результате нас держат за каких-то российских романтиков-дилетантов. Все это до тех пор, пока наши оппоненты не начинают читать то, что мы – мы, а не о нас – написали. И туг мы сами виноваты. Мы никогда всерьез не заботились о том, что о нас будут думать, особенно за рубежом, не занимались тем, что называется сейчас public relations, имиджем, – хотели выдать не промежуточный, а окончательный результат. Когда же происходит реальный контакт – заочный, по текстам, или личный, – наши западные коллеги видят, что каждый из нас в своей области ничем им не уступает. И тогда они начинают удивляться, почему мы занимаемся такими рискованными вещами. Тут работает вторая причина недоверия, более содержательная.
Возражения наших оппонентов состоят в следующем. Расстояния во времени, которые отделяют современные и даже древние языки от тех их языков-предков, которые мы реконструируем, – праафразийского. праностратического, прасинокавказского – слишком велики. За эти 11-12 тысяч лет язык так меняется, что восстановить уже ничего нельзя. На всех конференциях приходится терпеливо объяснять: мы же сопоставляем не русский с грузинским и финским, а праиндоевропейский, пракартвельский и прауральский. Все эти языки датируются 4-5 тысячелетиями, то есть их от современности отделяют те же 6-7 тысяч лет, что и от их предка – праностратического. Но ведь вы же не отрицаете праиндоевропейскую реконструкцию. Отвечают: не отрицаем. Так почему же, если сделать так же квалифицированно и картвельскую, и уральскую, нельзя их сопоставить и выйти к праностратическому времени? А потом сопоставить праностратический с праафразийским и выйти еще на более глубокий хронологический уровень, уйти еще на несколько тысячелетий вглубь? Конечно, чем глубже в древность, тем может быть больше потерь, тем менее полна и надежна картина, но это же в любой науке, связанной со временем, с историей. Начинают задумываться, чесать в затылке.
– На самом деле, все это выглядит достаточно фантастично.
– Да, но все меньше в глазах лингвистов-компаративистов. Правда, тут вот один крупный австралийский лингвист, наверное, вполне хороший специалист, но не в компаративистике, недавно издал книгу, в которой написал что-то вроде того, что только в такой медвежьей дыре, как Россия, могут еще сохраниться слабоумные авантюристы от лингвистики, имея в виду нашу компанию.
– Хорошо, но существует же мировое сообщество в науке? Вы участники, как я понимаю, многих международных встреч. Как вас там встречают и провожают?
– Последняя такая встреча как раз состоялась в августе прошлого года в Кембридже. Это прямо драматическая история, целый спектакль с завязкой, кульминацией и развязкой. Хочешь, расскажу?
– Конечно.
– В Кембридже есть Макдоналдский институт археологии. Возглавляет его один из самых маститых европейских археологов лорд Колин Ренфрю. Он последние годы интересуется связью археологии с лингвистикой – тем же, чем мы начали заниматься в начале восьмидесятых. О московской конференции 1984 года на эти темы и было наше с тобой тогдашнее интервью. Но сейчас в этот междисциплинарный сюжет и, соответственно, в сферу интересов Ренфрю и наших, конечно, мощно вошла еще и популяционная генетика. Так вот, Ренфрю устраивает конференцию «Хронология в исторической лингвистике» и зовет из России Старостина и меня.
Здесь придется сделать длинное отступление.
Умеют ли лингвисты датировать свои реконструированные праязыки? Если не умеют, то онн гораздо менее интересны и археологам, и генетикам. Если реконструирован лексический фонд, словарь праафразийского языка, а в нем есть слова, указывающие на наличие земледелия у того человеческого сообщества, которое на этом языке говорило (скажем, мотыга, серп, ячмень, пшеница, сеять и т.п.), то принципиально важно, пятое это тысячелетие, когда земледелие уже распространено везде – и в Передней Азии, и в Европе, и в Африке, или же восьмое-десятое (здесь есть разные мнения среди специалистов), когда его возникновение археологически фиксируется только в Сиро- Палестине и горах Зацюса. В последнем случае появляется шанс отождествить наших праафразийцев с создателями одной из этих двух раннеземледельческих культур, что, как ты понимаешь, имело бы исключительное значение. Археологи же не знают, на каких языках говорили создатели тех культур, которые они раскапывают, если это культуры дописьменные, а лингвисты не знают, с какой ранней культурой отождествлять носителей восстановленного ими праязыка. А генетики, прослеживающие современные популяции до их предков в глубокой древности, не могут одними своими методами связать эти группы предков ни с археологическими культурами, ни с праязыками. Если же все это увязать, мы бы могли проследить пути развития разных земных популяций от древнейших времен до наших дней. Мы бы знали, например, что предки таких-то известных современных народов говорили в таком- то тысячелетии на языках-предках таких-то древних и современных языков и были создателями таких-то известных археологических культур. Ранняя история человечества – генетическая, культурная, языковая – перестала бы быть глухонемой и анонимной. На самом деле, я-то уверен, что наука до этого рано или поздно дознается. Но пока мы делаем первые совместные шаги.
Так вот, Ренфрю и его коллегам, археологам и генетикам, очень важно было понять, могут ли лингвисты более или менее надежно датировать свои праязыки. Есть известный метод датирования – глоттохронология, разработанный в сороковые – пятидесятые годы американскими лингвистами и известный как метод Свадеша. Ои получил колоссальный отклик в свое время, потом его сровняли с землей, а потом, в начале восьмидесятых, Старостин нашел некую методологическую ошибку в постулатах Свадеша и модифицировал этот метод. Тогда же он придумал и другой, альтернативный метод датирования праязыков, работающий независимо от первого. Я много занимался и свадешевской глоттохронологией, и старостинской, и пришел к выводу, что метод Свадеша, усовершенствованный Старостиным, работает. И работает он с той же примерно точностью, что и радиокарбон в археологии.
– Второй метод Старостина, в чем он заключается?
– Если в самой общей форме, в подсчете процента этимологически тождественных корней в родственных языках и в привязке этого процента ко времени, прошедшего с момента разделения этих языков, что дает возможность датировать их общий язык-предок. Но вернемся к методу Свадеша. Он исходил из следующего. Во всех языках есть ядро основной лексики, то есть слова, выражающие наиболее существенные понятия, предметы и явления (основные части тела, главные местоимения, несколько числительных, объекты природного мира – вода, камень, солнце и другие, основные цвета, действия и тому подобное).