В начале 1908 года отец и сестры получили короткое письмо: «Вас очень удивит… Я выхожу замуж за Дмитрия Сергеевича Рождественского по самой горячей хорошей любви, с полной уверенностью счастья». Когда еще в русской жизни будут такие письма?
Три года в Париже, время высоких аудиторий и архивов. Редкие развлечения – прогулки по Парижу. (В трудные годы О.А. вспомнила старое и подготовила учебный курс «Историческая топография Парижа».)
Среди профессоров – Шарль Ланглуа, прекрасный знаток архивов, древних актов, тысячи документальных мелочей. Работа над документами, «научное дело», была, по мнению Ланглуа, похожа на работу средневекового мастера, который терпеливо собирал из тысяч цветных крапинок сверкающие витражи. Факты, еще раз факты, найденные в документах, – вот материал историка. Коллингвуд иронично называп метод Ланглуа «работой клея и ножниц», склеиванием фактов. Ланглуа требовал полного самоограничения историка, педантичной точности, строгости. Да, Ланглуа присуща «известная узость», не мог он представить работу историка без документов, с чем О.А. была согласна, говорила студентам: «В очень хороших, прекрасных работах действительно каждая строка бывает построена на источниках… Но это бывает в работах небольшого охвата».
«Церковное общество во Франции в XIII веке», книга на тему диссертации в Сорбонне – не сухая «церковная история», О.А. подчеркивает «мирской», светский характер: очерки, историческое полотно, картина повседневного мира, поведения, предрассудков. Приходской священник «погружен в мир, вовсе не аскет», часто стяжатель, в большинстве случаев «человек робкий и простодушный, добрый отец семейства». «…Он предпочитает столковаться с миром, а не бороться». (О.А. как знатоку церковного устройства в средневековой Европе потом заказали статьи для нового издания знаменитого словаря Брокгауза.)
Петербургские лекции Добиаш-Рождественской стали явлением русской культуры. Они были тщательно подготовлены – «надо знать в десять раз больше, чем скажешь». С медленным чтением документов на языке оригинала и последующим блестящим переводом (О.А. умела передать особенности оригинала, в том числе – отличие латыни от ранних «национальных» наречий). Особый язык лекций – насыщенный, оригинальный, иногда изысканный. «Словно вся аудитория замирала, не отрываясь от уст лектора, и прочее для нее не существовало» – находим в мемуарах. Отмечали: не было в лекциях «шуток для отдыха». Зато было множество лиц – от королей до нищих, изображенных живо и обстоятельно, без тени социологических упрощений.
Впоследствии О.А. пришлось учить «советских магистров», аспирантов, основам ремесла историка, объяснять, порою перед защитой, что полдень – это 6-й час в средневековом времени, что надо писать «св. Герман», а «Сен-Жермен» появился только со временем, что владельцев феодальных земель прилично писать через прилагательное (Рауль Иврийский). потому что французский предлог «д» выглядит слишком современно.
Следующая работа -знаменитое исследование «Культ святого Михаила в романском средневековье» (1917). Нет более петербургской работы среди трудов русских историков начала XX века. Способность представить историческое содержание европейской культуры соединилась с теми неповторимыми особенностями стиля «серебряного века», которые заметны в обильных деталях: в звучном, немного таинственном изложении, в интересе к восточным культам, в пространстве стихий – моря, скал, странствий. Надо найти рисунки Бакста, чтобы понять родство «Культа святого Михаила» с петербургскими буднями.
«Культ Михаила Архангела пришел с Востока, уже оттуда неся черты своеобразного натурализма. Дух могучих стихийных явлений природы стал божеством высоких утесов, глубоких пропастей, грозных водопадов и наводнений, взрывов пламени. С таким лицом пришел он с Востока, чтобы на Адриатическом побережье моря зацепиться за южный его утес… Второй его станцией стала другая, каролингская скала… «св. Михаил над морской пучиной», песчаная горка на границе Нормандии и Бретани, место приливов и отливов океана. И в том, и в другом нормандском гнезде он стал водителем дружины, официальным божеством. Два Михайлова утеса определили две главнейшие станции на паломническом пути с севера Франции в Сирию. Оба утеса и занявшие их монастыри, и устроившиеся на них скриптории Михаила Архангела – начали обмениваться своими «историями» и своими легендами, вообще своими текстами».
Прошло десятилетие, и знаменитый французский историк Марк Блок скажет: исторические факты – психологические в основе. Добиаш-Рождественская пришла своим путем к аналогичному выводу. Почему в документах, в готическом рукописном письме Южной Италии и далекой Северной Франции, есть «одновременность и графическое сходство»? Очевидный ответ: «Мы ишем внутренних мотивов, которые стимулировали творчество форм, лежали в основе зрительных впечатлений, определяли образ буквы, течение строки…» Бродяги-нормандцы, воины и скитальцы, «зодчие оснащенных кораблей, чьи мечты проектировались на светлом воздухе морской дали, естественно приходят к готическим образцам и в строительстве, и в письме».
В 1915 году, представив заграничный докторский диплом и русские печатные работы, О.А. была удостоена степени магистра; в 1918 избрана профессором Петроградского университета.
Сохранилось письмо О.А. с неопределенной датой: «лето 1918 г.» «О нынешних событиях знаем мало… холера спала, нет хлеба, но есть рыба, молоко и картофель. …Время от времени нас обкрадывают, жизнь сосредоточилась на кухне, сосредоточились на личных делах и вечных проблемах науки. Дмитрий Сергеевич совершенно упоен своей работой, созданием Оптического института, сидит там день и ночь, полный каких-то грандиозных надежд. (Я верю в них отчасти.) Что происходит вокруг нашего загадочно затихшего города, – продолжает О.А., – не знаем и гадать устали … Большие газеты умолкли». В письме есть интересный вывод: «В конце концов жить здесь, думаю, можно».
До «красного террора», расстрелов заложников, организации концлагерей и введения новой орфографии оставалось две-три недели.
В 1919 году О.А. читала лекции небольшой группе студентов в маленьком зале, в научном кабинете ректорского дома университета. В 1920/1921 учебном году, голодном и безнадежном, подготовила лекционный курс «Средневековый быт». Упрощение темы, бытовая приземленность, если сравнить с дореволюционными курсами, привели к поразительному результату. Была открыта программа исторических исследований, которую через несколько лет признали приоритетной французские историки, объединившиеся вокруг знаменитого журнала «Анналы». Добиаш-Рождественская предложила изучать культуру и психологию средневекового общества в конкретных жизненных обстоятельствах: в буднях и праздниках, в восприятии «круга жизненных событий». Проблема восприятия времени – кардинальная тема современных исследований, была открыта в замерзающем и голодном Петрограде. По материалам курса была написана статья: «К вопросу о часах в раннем средневековье».
Основа цивилизации – измерение времени. Любой «хитроумный» прибор, который позволяет измерять время, достоин внимания историка. Это понимали в раннем средневековье. О.А, показывает, как знаменитый король Теодорих посылал из просвещенной Равенны в варварскую Бургундию, во Францию, римские часы, солнечные и водяные. Его секретарь, образованнейший Кассиодор, прибавил к подарку послание: «Скотина чувствует время по алчному зову его голодной утробы, человеку нужны верные указания. Разделите участки дня, установите им точные границы». Поучение было своевременным: археологи отметили, что среди множества предметов, найденных в пределах современной Франции, римские часы почти не встречались. Время все же не относилось, как в наш спешный век, к чисто утилитарным явлениям. О времени могли рассуждать возвышенно и отстраненно, находя попутно поучительные символы. В сумерках дня замечали «отпадение рода человеческого от света», в сияющем рассвете видели восхождение к свету божественной истины. В раннем средневековье время неизбежно принадлежало церкви. С IX века, когда появился обычай церковного звона колоколов, размеренiюегь времени обитателей монастыря и священников храма стала основным регулятором повседневного быта. Вывод Добиаш-Рождественской впоследствии стал привычной фразой школьных учебников. (Правда, к нам он пришел много позже из популярных работ французских историков.)