Медицина уже была бессильна. Антибиотики еще не появились, а лечение туберкулеза сводилось в те времена, по сути дела, к повышению сопротивляемости организма. Больному назначали здоровый образ жизни, правильное питание, сухой климат и много солнца. На ранней стадии такие методы иногда давали хороший результат. Но не в этом случае. Запушенный больной, долгое время лишенный элементарных условий нормального существования, тем более ребенок, тем более переживший одну за другой тяжелейшие психические травмы, такой больной шансов на жизнь не имел.
Луи-Шарль Бурбон умер, когда правительство вело переговоры о нем с испанским двором. После официального объявления о его кончине граф Прованский провозгласил себя королем Людовиком XVIII.
Карл-Вильгельм Науидорф
Но тут поползли слухи.
Рождению сказки способствовали три обстоятельства.
Во-первых, правда о замученном в застенке ребенке оказалась слишком страшной. Узнавать ее не хотелось, а узнав, так и просилось поверить в чудесное продолжение с похищением, переодеванием, жизнью под чужим именем… И. как полагается, со счастливым концом.
Во-вторых, действительно, никто не мог быть тогда уверен, что французское правительство в официальном сообщении сказало правду. Доказательств представлено не было.
Не оказалось ни одного человека, который в последние три года жизни был бы при дофине постоянно и мог бы засвидетельствовать развитие его болезни и смерть. Охранники, врачи, комиссары все время менялись. Впоследствии только скрупулезнейшие исследования доказали, что все это время узник Тампля находился на виду, подменить его и тайно вывезти было бы крайне затруднительно.
Даже вскрытие трупа было оформлено поспешно и юридически безграмотно, что долго давало почву для сомнений. Например, не было произведено опознание умершего родственниками, при том что сестра его находилась тут же, в Тампле. В протоколе отсутствуют какие бы то ни было указания на отличительные особенности мальчика. Имя его вообще ни разу не названо, а говорится о трупе десятилетнего ребенка, причиной смерти которого стало развитие золотухи.
В-третьих, немало влиятельных людей могли извлечь политическую выгоду из слухов о чудесном спасении Людовика XVII как сразу же после его смерти, так и позднее, на протяжении нескольких десятилетий. Словом, родилась идея о том, что. маленький принц спасся. И какими только историями она не обрастала! То ли Луи-Шарля увез с собой еще Симон, который был в сговоре с принцем Конде… То ли его похитил из Тампля сам Робеспьер… То ли Баррас с Жозефиной Богарне, будущей женой Наполеона, организовали вынос из тюрьмы усыпленного ребенка в гробу…
Спрос рождает предложение, и первые «Людовики XVII» объявились уже на рубеже XVIII и XIX веков. Всего же специалисты насчитали их более шестидесяти. И у всех было много общего. Авантюристы, недовольные своим социальным статусом, покидали родной дом в погоне за удачей. Смутное время востребовало таких людей – самоуверенных, смелых и неразборчивых в средствах.
Впрочем, большую часть самозванцев полиция быстро разоблачала и помещала в тюрьму. Так было с сыном портного Жаном-Мари Эрваго. так было с Матюреном Брюно. приключения которого отнюдь не ограничивались только поприщем Людовика XVII. Хотя были и другие, кто относился к делу посерьезнее. Так, знаменитый Анри-Этель- Бер-Луи-Эктор Эбер, именовавший себя бароном де Ришмоном, герцогом Нормандским, выпустил свою биографию с обоснованием монарших притязаний – настоящий роман. Хотя Ришмону и пришлось два раза отсиживать срок и несколько лет скрываться в Англии, он, тем не менее, продержался «в роли» до самой своей смерти в 1855 году. Его «узнавали» некоторые представители старой аристократии, у него была своя «партия». Но наиболее живучим оказался миф прусского часовщика Карла Вильгельма Наундорфа. Его потомки до последнего времени носили фамилию де Бурбон, гордясь своим сходством с монархами и судясь за признание их королевских кровей. По этому поводу проводилось несколько биологических экспертиз, именно для них, в частности, была извлечена ДНК из волос Марии-Антуанетты. Дело в том, что происхождение Наундорфа действительно до сих пор остается загадкой. Паспорт на имя Наундорфа этот человек получил в прусской полиции уже после того, как объявил себя сыном Людовика XVI. Но будучи немцем и не владея французским языком, часовщик подробно рассказывал о жизни французской королевской семьи, которую выдавал за детские воспоминания. Словом, и до сих пор существует «загадка Наундорфа».
Успеху самозванцев сильно способствовало то, что в истории тампльского узника продолжало оставаться множество темных пятен.
Людовик XVIII совершенно не был убежден в смерти своего племянника. Сразу после возвращения из эмиграции в 1815 году он приказал разыскать на кладбище Мадлен могилы своих казненных родственников – брата и невестки – и перенести их останки в древнюю королевскую усыпальницу в Сен-Дени. На кладбище же король приказал возвести Искупительную часовню, где стали регулярно служить (и служат до сих пор) заупокойные мессы по погибшим монархам. Однако Людовик XVIII никогда не заказывал заупокойных месс по дофину.
На кладбище церкви Сен-Маргерит, где, согласно официальной информации, был похоронен дофин, тоже были произведены поиски. Но точное место могилы было неизвестно, и останки не нашли. В XIX веке на этом кладбище еще дважды производили раскопки (в 1846 и 1894). Скелет ребенка вроде бы обнаружили, но исследование костей показало, что они принадлежат подростку четырнадцати-пятнадцати лет. Этим результатом стали пользоваться для обоснования версии подмены, однако затем сопоставили останки с кладбища с описанием тех, что подвергли вскрытию в Тампле в 1795 году, и оказалось, что речь не может идти об одном и том же человеке.
Не могла быть уверенной в смерти брата и Мари-Терез, герцогиня Ангулемская. Проведя в Тампле три с лишним года (с тринадцати ло семнадцати лет), она была в декабре 1795 года обменена на французских офицеров, находившихся в плену у австрийцев. К слову сказать, после пребывания в тюрьме принцесса так переменилась, что потом высказывались версии и о ее подмене.
Мари-Терез не видела брата в последние месяцы его жизни, ей приходилось, как и всем, верить слухам или официальному сообщению. Вероятно, и она колебалась, так как время от времени посылала опросные листы самозванцам, в частности, Брюно и Наундорфу.
И король, и герцогиня Ангулемская отказались принять и поместить в Сен-Дени сердце Луи-Шарля, то самое, которое теперь подвергли генетическому анализу: даритель, хирург Пеллетан, не мог предъявить никаких доказательств его подлинности.
В 1795 году Пеллетан был одним из тех врачей, которые проводили вскрытие в Тампле. Втайне от своих коллег он вынул сердце мальчика и, обваляв его в отрубях и завернув в носовой платок, спрятал в карман. Вернувшись домой, Пеллетан заспиртовал сердце и хранил много лет, прежде чем предложить в дар августейшим родственникам умершего. Но ему не поверили.
Интересна дальнейшая судьба сердца дофина. Его принял архиепископ Парижский. Однако во время революции 1830 года восставшие подвергли архиепископство разгрому, сосуд с сердцем был разбит, а само оно осталось валяться в песке среди осколков. На следующий день поруганную святыню подобрал сын Пеллетана. Теперь помещенное в новый сосуд сердце долгое время хранилось в семье Пеллетанов, а в 1895 году было передано Дону Карлосу Бурбону, герцогу Мадридскому, в то время являвшемуся наследником французских королей. Свое место в базилике Сен-Дени сердце Луи-Шарля обрело, как уже говорилось, в 1975 году с разрешения французского правительства и по просьбе Бурбонов.
Неудивительно, что аутентичность этой реликвии до сих пор многими подвергалась сомнению. История, рассказанная Пеллетаном и оказавшаяся в конце концов правдой, опровергала романтический миф о спасении принца. Миф, которому суждена была столь долгая жизнь, в отличие от коротенькой жизни его героя.