Однако он уходит от ответа на вопрос, как «расползающийся по всем швам режим» продержался 70 лет. Думаю, ответ тут может быть примерно следующий. Монополия режима на распространение информации, невозможность для оппозиции консолидироваться и довести свою точку зрения до населения делали власть большевиков неуязвимой. Лишь послабления эпохи перестройки привели к быстрому краху. Также переход к нэпу позволил самортизировать недовольство населения тяготами голода и разрухи. А заодно, по меткому выражению Красина, и втереть очки всему свету. Сам же Пайпс много говорит о том, как расчеты на выгоду от связей с Россией побудили западные правительства признать большевиков, закрыв глаза на террор и экспорт мировой революции. Благодаря этому было выиграно время для создания эффективной системы господства по всей стране.
Думаю, что трилогию Пайпса надо бы переиздать относительно массовым тиражом. Она может стать незаменимым пособием для учителей истории. Только надо будет устранить многочисленные шероховатости перевода, опечатки и некоторые фактические ошибки.
Одна, но пламенная страсть
Евгения Львовна Рудницкая, доктор исторических наук, лауреат премии В.О.Ключевского, автор многих известных книг и статей.
Все так. Но главное, пожалуй, другое – ее абсолютная верность еще юношеской «одной, но пламенной страсти»: истории революционного движения России. Недавно вышла книга Рудницкой «Поиск пути. Русская мысль после 14 декабря 1825 года». Она-то и стала поводом для беседы нашего корреспондента Галины Бельской с Рудницкой.
Бельская: – Почему все-таки родилась такая странная страсть у разумной, спокойной и очаровательной девушки, какой ты была, учась в университете ? Это что – мода ? Или выбор легкого пути в коммунистическое время?
Рудницкая: – Думаю, не то и не другое. Конечно, время представляло «зеленую улицу» такой тематике. Но для меня сам феномен появления такого русла развития, свершившаяся революция и ее результат, требовали объяснения. Я хотела начать с самого начала, найти точку отсчета и проследить весь путь. Сегодня могу сказать, что юношескую свою задачу я выполнила и даже перевыполнила. Потому что последняя вышедшая книга – это снова возвращение к истокам.
Бельская: – Постой. Давай-ка и мы начнем сначала.
Рудницкая: – Тогда нужно сказать, что началось все с Огарева. Огарев – человек совершенно особенный, недаром Герцен считал его эталоном человеческой личности вообще. 1ерцен говорил, что в человеке не должно быть видно горизонтов, и Огарев был именно таким: в нем нет интеллектуальных и душевных пределов, ничего от узости мещанского быта, бытования, все – от бытия. Огарев, поэт, мыслитель, человек широкой души, необыкновенно обаятельная и привлекательная личность. Герцен и детям своим наказывал: вырабатывая свой тип человека, они должны брать за образец Огарева. Сейчас могу признаться, что я попала под обаяние Огарева, все, что я узнавала о нем, еще более меня к нему привязывало. В это время мне в руки попала книга, посвяшенная Огареву, Герцену и кругу «Современника», – на ловца и зверь бежит, как говорится. Книга интереснейшая! Написал ее Яков Захарович Черняк, его имя тогда мне ничего не говорило, и я стала его разыскивать. И разыскала. Через справочное бюро. Оказалось, он москвич и живет на Таганке. Я – туда. Он жил в страшной бедности. А поплатился и местом работы, и научным сообществом именно за эту книгу. Она, по существу, была первым серьезным прорывом в воссоздании этического климата той эпохи, взаимоотношений этих людей и на идейном, и на личностном уровне.
Бельская: – Но ведь это время, когда личностный уровень полностью исключался?
Рудницкая: – Вот-вот за это-то он и поплатился и был полностью вытолкнут из жизни. Это был чудный человек, редкий энтузиаст и романтик. Как же он обрадовался, когда я сказала, почему к нему пожаловала! Просиял и тут же предложил мне подключиться к его работе – готовить корпус сочинений Огарева для издания. И вот мы с ним засели в Отделе рукописей Ленинской библиотеки.
Мы работали в так называемой комнате 40-х годов. Она размещалась в центральной части знаменитого Пашкова дома. Именно в ней были сосредоточены материалы нужной нам эпохи, в том числе богатейшее собрание литературного наследия Огарева» Черняк решил подготовить двухтомник его сочинений: публицистику и письма. В таком составе он и вышел под редакцией Якова Захаровича. К сожалению, в скучнейшем политиздатовском оформлении и с жутким названием: «Избранные социально-политические и философские произведения». Но все-таки вышел, и должна сказать, что и по сей день именно оно остается единственным изданием собрания его сочинений. Мы шли по целине: разбирали, отбирали, расшифровывали рукописи Огарева. Кстати, с этой работой связана моя первая публикация – статья в «Записках Отдела рукописей» и воспроизведение текста письма-послания Огарева Герцену к своим московским друзьям из пензенской ссылки. Туда его сослали после разгрома их студенческого кружка. Интереснейшее послание – яркий образец столь культивировавшегося в ту эпоху особого эпистолярного жанра, где личное слито с вдохновенными размышлениями об обшем – общественном предназначении, ответственности за судьбы России интеллектуальной элиты. А они именно так себя и осознавали. И ошущали при этом огромный груз ответственности за судьбу своей России. Тогда я видела в этом письме прежде всего выражение революционного настроения Огарева. Теперь, перечитывая, нахожу гораздо больше – по существу, весь круг проблем, над которым билась вся последекабристская мысль: Россия и Запад, общее и особенное в их историческом пути и, наконец, роль интеллигенции в судьбах народа. Вечные русские темы!
Я. З. Черняк
Бельская: – Кстати, коль скоро ты заговорила об архиве, скажи, пожалуйста, что это за «пражская коллекция» Огарева и Герцена?
Рудницкая:- Это богатейшее собрание из «Русского заграничною исторического архива» в Праге, в который в разное время поступили части разбросанного по всей Европе архива Герцена. История этих поступлений – разговор отдельный. Она очень сложна. Коллекция была передана чехословацким правительством в дар нашей стране и поступила на хранение в один из главных наших архивов – тогда ЦГАОР, а публикация поручена академическому изданию «Литературное наследство». Но это было только начало. Затем последовали так называемые софийская, нью-йоркская, амстердамская, парижская, и, наконец, женевская коллекции. К этим зарубежным поступлениям надо еще добавить материалы, полученные ранее от наследников Герцена, хранящиеся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки, а также поступления от потомков Герцена, живущих в Европе и Америке, словом – гора ценнейших материалов.
Бельская: – Ну, и что с этой горой?
Рудницкая: – А вот тут нужно сказать еще об одном энтузиасте, настоящем подвижнике – Сергее Александровиче Макашине. Он не одно десятилетие был в числе тех, кто возглавлял «Литературное наследство» – издание, ставшее классическим, своего рода эталоном научных изданий. И в этом, безусловно, огромная доля заслуги Макашина, дело его рук, вернее – ума и сердца. Издание не имеет аналогов в мировой литературной практике, оно уникально, и это общепризнано. Памятники «Литературного наследства» – наш вклад в сокровищницу мировой культуры и наше национальное богатство.
Итак, став обладателем такой огромной коллекции, Макашин с радостью взялся за работу. Человек прекрасно образованный, он привлекал не только советских ученых, но и крупнейших западных специалистов. Он искал по всему миру и людей, и материалы. А он знал, где искать, и привлекал лучших. Вышло шесть неподъемных томов, и, безусловно, это – организаторский, редакторский, творческий и, конечно, гражданский подвиг Макашина.