Российский бизнес возник на голом месте, без этических норм и приемлемых стандартов поведения, во враждебной атмосфере. На начальном этапе, когда рынок слаб, а жесткая конкуренция за потребителя еще не сложилась
и не побуждает к честности в ведении дел, существует потенциальная возможность грабительского капитализма. В этот критический момент в бизнес широким фронтом двинулись мафиози. «Обобрав» предпринимателей и так приобретя первоначальный капитал, бандиты сами занялись предпринимательством – занялись по собственным правилам и бизнесом, и политикой. Криминализующаяся властная элита и криминализующийся бизнес сливаются в одно целое. Если в культуре не возникнут механизмы очишения и обновления хозяйственной, чиновничьей и политической жизни, Россия обречена на латиноамериканизацию.
По образу жизни, возможностям, кругозору, кругу общения бизнесмены и политики сближаются все больше и больше: они встречаются на одних и тех же презентациях, учат детей в одних школах и университетах, вступают между собой в браки. Бывшие министры и крупные чиновники после отставки перетекают в банки, отечественные и иностранные корпорации. Все происходит именно так, как нас учили на занятиях по политэкономии капитализма: буржуазный министр, уходя в отставку, переходит в совет директоров крупной компании. Видимо, в такой эволюции есть смысл. Опыт чиновника, его имя, связи – все это работает. Особенно эффективно опыт и связи работают в России.
Срастание политики и бизнеса может принимать и другие формы, немыслимые в странах Запада: когда, положим, муж-политик как мэр или губернатор распределяет крупные госресурсы, а его жена, дети, свекры и племянники осваивают эти ресурсы, такое специфически российское внутрисемейное разделение труда. Власть, преходящая и ненадежная, конвертируется в собственность. Власть и собственность так и остались в России неразделимы, и это – один из признаков докапиталистической архаики.
Тем временем парламентская политика становится все более профессиональной. Атмосфера митинга и необязательного «тусовочного» поведения сменяется спокойной атмосферой правотворчества. От созыва к созыву Госдумы среди депутатов все меньше откровенно случайных людей. Растет уровень обсуждения, повышается компетентность депутатского корпуса. Депутаты получают юридическое образование и защищают диссертации. Масса депутатов избирается в Думу многократно. Парламентская политика превращается в дело всей жизни. Политика становится профессией, а политики превращаются в корпорацию.
Соответственно, за рамками политической элиты оказались непарламентские радикальные движения. Все эти РНЕ, анпиловцы, тюлькинцы, национал- большевики выдавлены в гетто политического маргинализма. И это мудрая, проверенная опытом европейского парламентаризма политика. Естественное стремление примкнуть к элите, оказаться в круге признанных сдвигает адекватных реальности людей с крайних радикальных позиций в пространство политической корректности и вынуждает признание ими ценностей и принципов парламентской демократии. Те же, кто органически неспособен на это, резвятся в своих крошечных «тусовках».
Корпоративная и социокультурная интеграция политической элиты имеет одно исключительно важное следствие: она способствует преодолению раскола общества. «Красные» и «белые», либералы и имперские государственники преодолевают благородную российскую привычку видеть политического противника исключительно через прицел пулемета. Общность образа жизни, работа вместе бок о бок ведет к выдавливанию извечной для России манихейской ярости. Утверждается видение противника как носителя иных социальных интересов, представителя других слоев общества, приверженца отличной политической философии, но равного, имеющего те же права на участие в политическом процессе, а не как слуги Сатаны и антихристова племянника.
На базе социальных функций, связанных с управлением государством и политическим процессом, в нашей стране сложилась устойчивая социокультурная общность. Политическая элита – более чем объект отстраненного академического интереса. Это один из ликов нашего обшества. Нам следует внимательно следить за его изменениями.
Вадим Радаев, доктор экономических наук, проректор Государственного университета – Высшая школа экономики
Революция разночинцев
Любые перестройки, радикальные реформы и революции в России, по крайней мере, нынешнего столетия, были и остаются по преимуществу делом разночинной интеллигенции. Это относилось к перевороту, начатому в 1917 году и завершенному в середине 1930-х, относится и к перевороту середины 1980-х, еше пока незавершенному. Разночинцев я рассматриваю как выходцев из разных социальных слоев, получивших специальное образование (в наше время высшее) и лишенных одновременно сколь-либо высоких властных позиций.
На рубеже XX и XXI столетий разночинцы чаще всего заняты формально квалифицированным, но, по сути, рутинным трудом. Это в массе своей специалисты-полуобразованцы, не чуждые некоторым западным идеям (неважно, марксистским, либеральным или демократическим), усвоенным довольно поверхностно и догматически (на это указывал еще Н. Бердяев). Это группы, имеющие относительно низкий материальный и социальный статусы, но с высокими ожиданиями и претензиями.
Наиболее активная их часть мечтает о политической власти. Основная же масса внешне держится скромнее, но страстно желает вырваться – повысить свой материальный и социальный статус. И наконец, ничто не влечет разночинцев так, как свобода. Причем, скорее, не свобода «для», а свобода «от»: от административно- бюрократической опеки, от цензуры и идеологического контроля в целом, от прикрепленности к месту работы и жительства. И еще: разночинцев обуревает зависть – зависть к элите, к тем, кто обладает положением, властью, богатством. Но при этом они, как правило, не выучены нести за свои действия сколько-нибудь серьезную ответственность. Подобные качества и делают разночинцев передовым революционным отрядом.
Рабочая и крестьянская масса, равно как и возрастающая армия низших клерков, раскачивается группами радикально настроенных разночинцев и используется ими как таранное орудие. Если же раскачать не удается, массы превращаются в объект демагогических отсылок типа: «Народ нищает!», «Народ не поймет!».
Возможность для прорыва на новые рубежи открывает одряхление старой элиты, ее возрастающие алчность и мягкотелость. А сигналом к штурму становится слабость, являемая ею в половинчатых реформах и неудачных войнах, будь то проигранная японская война начала века или проваленная афганская война конца столетия. В результате происходит по крайней мере частичная смена элит.
Это процесс, длящийся, как правило, не менее десятилетия. Новая элита приходит не одной, а двумя волнами.
Первая волна выносит на властные позиции группы новых лидеров. Многих из них Никколо Макиавелли мог бы назвать «львами», Макс Вебер – «харизматиками», Лев Гумилев – «пассионариями». Это люди, обладающие достаточно яркими личными качествами, носители неких идей (пусть даже «завиральных» и чуждых российской почве), склонные к радикализму, часто вполне самоотверженные, совершающие поэтому множество неизбежных политических ошибок, которые впоследствии их дискредитируют.
На время снимаются цензура и бюрократический контроль. Никакой ответственности, говори и делай, что хочешь. Кажется, что появляются новые возможности для социального продвижения. Недоученный семинарист начинает командовать фронтом, молодой научный сотрудник усаживается в кресло министра, малоизвестный дотоле экономист завоевывает пером миллионную аудиторию – возникает иллюзия сказочного, но вполне возможного взлета. И действительно, одни попадают в частично обновляемые управленческие аппараты, красуются на телеэкране в очереди к микрофону; другие могут уехать за рубеж – подучиться, подработать, пожить; третьи – пойти в независимые предприниматели.