Прежде всего, он предостерегает от нежелательных последствий неоправданного шума, который окружает исследования «эффекта Моцарта», и вообще от преувеличений, неизбежно сопровождающихся искажением того, что нейрологам сегодня известно о развитии мозга. Шумиха вокруг «первых трех лет» заставляет родителей и работников образования уделять несоразмерно большое внимание тем «правильным» условиям, стимулирующим развитие ребенка до трехлетнего возраста, которые якобы обеспечат его дальнейшее интеллектуальное развитие.
Бруер утверждает, то «детский детерминизм» основан на необоснованно расширенной интерпретации результатов определенных исследований головного мозга, на сильно завышенной опенке их значимости не только со стороны ученых, но и в особенности со стороны энтузиастов детского образования и их сторонников.
Одним из главных обоснований «детского детерминизма» являются исследования, показывающие, что большинство нейронных соединений, или синапсов образуется в мозгу ребенка до трехлетнего возраста. Действительно, младенец рождается с относительно небольшим количеством синапсов, их количество резко увеличивается примерно до трехлетнего возраста, затем уменьшается и к четырем-пяти годам стабилизируется, больше уже не меняясь на протяжении жизни человека. Эта картина не вызывает разногласий. Но « м и фот вор цы » настаивают на том, что стимулирование образования синапсов, причем только в период их роста, закладывает основу интеллектуальных способностей на всю жизнь.
Такая интерпретация, говорит Бруер, представляется весьма сомнительной. Во-первых, нет никаких свидетельств того, что наличие большего количества синапсов улучшает способности к обучению. Более того, повышенное количество синапсов может привести к затруднениям в обучении. Такое явление было обнаружено при изучении определенного синдрома, вызываемого наследственно передаваемым дефектом Х-хромосомы, который сопровождается психической неполноценностью и увеличенным количеством синапсов в мозгу. Вдобавок к этому хорошо известно, что юность – возраст, когда количество синапсов уже неизменно, – является самым главным периодом для обучения и формирования характера и поведения. Сторонники «мифа трех лет» ссылаются также на то, что у лабораторных крысят, вырастающих в благоприятной обстановке, площадь коры головного мозга больше, чем у тех, кто развивался в скудных условиях. Исследователи обнаружили также, что у таких крыс каждый нейрон имеет на 25 процентов больше синоптических связей. Эти данные не вызывают сомнений, но чуть более глубокий их анализ показывает, что значительные изменения в крысиных мозгах происходят в основном в зрительной зоне, которая не связана непосредственно с обучением. Таким образом, выводы о явной зависимости между синапсами и способностями являются, как минимум, слишком упрощенными.
Бруер показывает далее, что большая часть нашего обучения не ограничена критическим периодом, а происходит в течение всей жизни. Это утверждение находит свое обоснование в недавних замечательных открытиях нейробиологов, которые экспериментально обнаружили, что, вопреки прежним представлениям об окончательном формировании мозга в детском возрасте, мозг развивается в течение всей жизни, постоянно образуя новые нервные клетки. Эта пластичность мозга обеспечивает нам возможность учиться в любом возрасте. Эго не значит, конечно, что тяжелые длительные лишения в раннем возрасте не окажут отрицательного воздействия на интеллект. Но долговременные наблюдения показали, что со временем даже и такое неблагоприятное начало может быть во многом скомпенсировано.
В вопросе о детском воспитании особое место занимает изучение языков. Большинство людей могут выучить языки и совершенствоваться в них в любом возрасте. Но детские годы считаются критичными для овладения вторым языком без акцента.
Новые исследования показывают, что от того, в каком возрасте человек учил язык, зависит, в каком регионе мозга он будет «храниться». Впервые исследователи натолкнулись на эту мысль при работе с больными, перенесшими частичный паралич мозга. Характерен случай, происшедший с пациенткой североитальянской больницы. Больная Е. все свои 68 лет жизни говорила на родном североитальянском веронезском диалекте, очень отличающемся от стандартного итальянского – ее второго языка, который она изучала в школе, но почти никогда не использовала. В результате инсульта больная лишилась речи и в течение двух недель не произнесла ни слова. Потом дар речи вернулся к ней. Казалось, произошло полное восстановление. Но пришедшие навестить ее родственники были поражены тем, что она отвечает им на своем втором, полузабытом, стандартном итальянском языке. На родном веронезском диалекте, на котором она говорила каждый день всю жизнь, она не могла произнести ни одной фразы, хотя и понимала обращавшихся к ней. Дело обстояло так, словно после того как болезнь «стерла» участок мозга, где был «записан» родной, веронезский диалект, в работу вступил какой-то другой участок, вернувший в память давно забытый второй язык.
Этот и подобные случаи дали ученым основание предположить, что родной и выученный языки хранятся в разных участках мозга. При этом у истинно двуязычных людей, которые в детстве начали говорить на двух языках одновременно, схема их хранения в памяти отлична от хранения языков у тех людей, которые начали учить язык в возрасте после десяти лет. Исследователи предполагают, что основы организации этих схем закладываются у детей очень рано, еще до того, как они начинают говорить. Изучив, что происходит при этом в мозгу, ученые надеются объяснить, почему дети усваивают язык настолько лучше, чем взрослые. И, может быть, найти способ преодоления этого ограничения. Дети могут воспринимать любой язык потому, что они различают любые звуки. Новорожденный ребенок имеет неограниченный потенциал для восприятия языка. Дети могут освоить любой язык, на котором с ними говорят, и, в отличие от взрослых, различать любые звуки. Так, шестимесячный японский ребенок ясно слышит разницу между звуками «р» и «л», в то время как взрослые японцы не различают эти звуки. И те звуки, которые ребенок слышит регулярно, каким-то образом закрепляются в памяти, а остальные – стираются.
Мария Чеор из отдела исследования познавательных способностей мозга при Хельсинкском университете получила первые нейрофизиологические свидетельства того, что нейронные пути для восприятия звуков, специфичных для каждого языка, закладываются в возрасте до одного года. Она измеряла активность слухового отдела мозговой коры с помощью электродов, прикладываемых к черепу. У шестимесячного ребенка на фонограмме ясно различались все звуки, в то время как у годовалого некоторые различия стирались и воспринимались лишь звуки, характерные для того языка, который он слышал вокруг себя, то есть его родного языка. Это наблюдение показывает, что ранний период (и даже, как видим, не до трех лет, а до одного года), действительно, является критичным для восприятия языка, особенно его фонетических структур, которые составляют главный этап в изучении языка.
Короче говоря, после достижения десяти лет вы никогда не будете говорить на новом языке так же, как на родном. Правило это, однако, не абсолютно. Ведь мы знаем взрослых людей, которые в совершенстве овладели иностранными языками и даже говорят без акцента.
Сейчас нам достаточно заключить, что, как показывают новейшие эксперименты, языковые – а также некоторые визуальные – способности человека действительно формируются в некий «критический» период раннего детства.
Но от этого до «мифа первых трех лет», как справедливо утверждает Джон Бруер, дистанция огромного размера.
Маргарита Жамкочьян
Игры в ассоциации II: Портрет лидера