Методологической основой этой грандиозной по замыслу работы служит представление о единстве эволюционных процессов в природе и обществе. «Неравномерный, импульсивный характер развития жизни на земле, как и развития человеческой культуры, позволяет предполагать, что оба явления относятся к классу систем, изучаемых синергетикой. Для сложных эволюционирующих систем разной природы оказывается типичным после длительного спокойного периода развития переход к режиму с обострением… Вполне возможно, что всплески формообразования живых организмов в вендекембрии, силуре, перми, олигоцене и четвертичном периоде могут изучаться как фазы обострения эволюционного процесса.
Так же как верхнепалеолитическая, неолитическая, бронзовая, античная и новейшая (научно-техническая) революция человеческой истории (с. 100)».
Две конкретные разработки позволили блестяше реализовать этот подход. Первая – построение филогенетического дерева для явлений культуры по аналогии с классическими представлениями эволюционной биологии. Явления культуры эта смелая гипотеза наделяет способностью к саморазвитию в направлении возрастания сложности и разнообразия, что позволяет организовать наши знания об их эволюции теми же способами, какие мы применяем для представления эволюции живого.
Вторая – сопоставление темпов видообразования в природе и культуре, результаты которого представлены на интереснейшем графике (с. 100). Идея состоит в том, что анализ эволюции техники и предметов быта может дать ключ к реконструкции биологической эволюции, прежде всего событий, предшествовавших возникновению новых видов, ввиду структурного сходства этих процессов. «Пожар привлекает всеобщее внимание, когда огонь уже пылает вовсю. И все-таки сохраненные человеческой историей факты гораздо полнее освещают эти предкризисные моменты, что может бросить отраженный свет и на события биологической истории (с. 87)». При этом в биологическую эволюцию вводится Творец, но можно сказать, перефразируя Лапласа, что он – лишь нужная нам гипотеза. Наука при этом сохраняет полную автономию от религии, а каждый ученый – полную свободу религиозных или атеистических убеждений.
Занимающий в монографии видное место анализ экологических кризисов представляет особый интерес. Он ценен уже хотя бы убедительным развенчанием чрезвычайно модной и совершенно бессодержательной идеи устойчивого развития, чье триумфальное шествие по всему миру стало возможным только в условиях крайнего ослабления научной критики и потому может рассматриваться практически как официальное подтверждение глубокого общественного пренебрежения к научной истине.
Отнюдь не умозрительные рассуждения, а исследования природопользования Черноземной зоны за два с половиной столетия, опыта многих стран за меньший период позволили сделать однозначный и вполне обоснованный вывод на этот счет. «При такой высокой чувствительности системы общество-природа к внешним дестабилизирующим воздействиям широко пропагандируемый путь «устойчивого развития» оказывается крайне неустойчивым. Любой из перечисленных выше процессов рано или поздно приведет к нарушению равновесия и подтолкнет человечество навстречу соблазнам очередного кризисного виража. По- видимому, такая ситуация связана не с преходящей недостаточностью наших знаний и возможностей, а с фундаментальными законами поведения сложных неравновесных объектов (с. 163)».
Возможные траектории экологических кризисов анализируются весьма подробно. Подобно экономическим кризисам, они неизбежны и могут быть лишь смягчены, а также имеют во многих случаях положительное значение, ибо позволяют человечеству вернуть взятый у природы «кредит».
Однако, в отличие от экономических кризисов, которые в конце концов разрешаются выходом на более высокий уровень развития, они имеют одну опасную особенность – деградация среды может в некотором случае оказаться столь полной, что выхода из кризиса уже не будет. Интересно отметить, что вопреки распространенным представлениям безвозвратно теряемые ископаемые источники энергии «составляют менее 1 процента всего объема ресурсопользования. В принципе они заменимы и потому не играют главной роли в возникновении и протекании кризисов (с. 142)». Насколько преувеличены страхи по поводу исчерпания источников энергии и сырья – предоставляем судить читателям.
Главной же бедой человечества, провоцирующей экологические кризисы, является отнюдь не бедность ресурсами, а наоборот, их богатство. «Небольшие запасы ресурсов стали причиной устойчивого развития животноводства в Египте, земледелия в Голландии, Абхазии и др., где увеличение объемов ресурсопользования сопровождалось необходимым расширением регенерационных вложений* Ресурсный дефицит не останавливает материальную эволюцию общества, Он лишь заставляет человека развивать ресурсопользование по равновесному пути. Богатая ресурсами система, как автомобиль без мощных тормозов, может не вписаться в крутой поворот и рискует закончить прохождение кризисного виража катастрофой. Интересно отметить, что эта закономерность проявляется не только в сфере экологических кризисов. Есть мнение, что именно благодаря огромным запасам сырья, в первую очередь нефти, СССР долгое время мог двигаться по известному пути, который и привел к современным потрясениям (с. 162)».
В заключение хочется опять вернуться к одной мысли Ф. Энгельса из работы «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», которую всем нам приходилось сдавать, по крайней мере, всем, получившим высшее образование в СССР. «После революции 1848 года «образованная» Германия дала отставку теории и перешла на практическую почву… Но в той же мере, в какой спекуляция, покидая кабинеты философов, воздвигла себе храм на фондовой бирже, в той же мере и образованная Германия теряла тот великий интерес к теории, который составлял славу Германии в эпоху ее глубочайшего политического унижения, – интерес к чисто научному исследованию, независимо от того, будет ли полученный результат практически выгоден или нет, противоречит он полицейским предписаниям или нет. Правда, официальное немецкое естествознание стоит еше на высоте своего времени, особенно в области частных исследований. Но, но справедливому замечанию американского журнала «Science», решающие успехи в деле исследования великой связи между отдельными фактами и в деле обобщения этой связи в законы достигается теперь преимущественно в Англии, а не в Германии, как прежде. Что же касается исторических наук, включая философию, то здесь вместе с классической философией совсем исчез старый дух ни перед чем не останавливающегося теоретического исследования. Его место заняли скудоумный эклектизм, боязливая забота о местечке и доходах, вплоть до самого низкопробного карьеризма».
Чтобы вспомнить с сочувствием эти слова, не обязательно быть коммунистом, напротив, лучше им не быть. Надо просто исходить из необходимости возрождения сильной и авторитетной науки как социального института, причем не только путем изменения отношения к науке в обществе, но и путем восстановления нравственных основ самой науки.
Не из благородной любознательности власть предержащие по обе стороны железного занавеса финансировали фундаментальные исследования в самых различных областях – опыт научил их, что отставание в фундаментальных исследованиях может быть чревато ослаблением позиций в военном противостоянии. Крохи с накрытого широкой рукой стола доставались и тем фундаментальным исследованиям, которые никоим образом не могли укрепить оборонную мощь государства, однако даже эти крохи в условиях высокого социального статуса науки могли питать интенсивную и плодотворную исследовательскую работу.
Если в условиях демократии наука может выжить, только убедив почтенных налогоплательщиков в необходимости хотя бы скромных ассигнований, ей надо произвести революцию в господствующем и общепринятом мировоззрении, показать обществу нищету его философии и трагические последствия этой нищеты.