Фотонные кристаллы могут помочь решить все эти проблемы. С их помощью можно сузить диапазон длин волн излучения в полупроводниковых лазерах и эмиссионных диодах или создать оптические фильтры с высокой селективностью. Главный недостаток существующих эмиссионных диодов и полупроводниковых лазеров в том, что они испускают фотоны в большой телесный угол и в широком частотном диапазоне. На основе фотонных кристаллов можно создать зеркало, которое будет отражать определенную волну света для любого выбранного угла и направления.
Такие трехмерные зеркала были созданы в 1994 году в лаборатории Эймса (США) для СВЧ-волн. Для более коротких длин волн их разработали специалисты из Голландии и США. Эти структуры представляют собой специально уложенные кремниевые полоски – для СВЧ-волн – или специальным образом ориентированные крошечные (меньше микрона) кварцевые сферы в некотором коллоидном веществе.
Еще одна перспективная технология в волоконной оптике – скоростные солитонныс линии связи, которые отличаются от обычных высокой помехоустойчивостью и низким уровнем шумов. Солитоны – это устойчивые уединенные гребни волн, которые распространяются в среде как частицы. При взаимодействии друг с другом или с другими возмущениями они не разрушаются, а расходятся, сохраняя свою структуру неизменной. Разработка таких терабитных линий связи финансируется министерством телекоммуникаций Японии в размере около 4 млрд долларов в год. Программа была начата в 1996 году и рассчитана на десять лет. В ней принимают участие все крупнейшие японские высокотехнологичные компании. К 2006 году планируется получить готовые к эксплуатации солитонные линии протяженностью до 10 тыс. км. К сожалению, о российских разработках в этой области нам ничего неизвестно.
По материалам зарубежной печати подготовил Александр Ломоносовский.
Рафаил Нудельман
Реабилитация Ламарка?
Эксперименты, о которых рассказывается в статье, дают возможность предположить, что эволюция – ради каких-то еще непонятных целей – позаботилась о дополнительных, кроме генетического, путях наследования.
Так что. возможно. Ламарк был хоть отчасти прав?
Мыши в клетке выглядели очень странно. Их окраска варьировала от ярко- желтой до пятнистой. Между тем все они принадлежали к одной генетической линии, а значит, должны были, казалось, выглядеть совершенно одинаково. Их потомство тоже вело себя странным образом. Окраска новорожденных мышат почему-то куда больше зависела от окраски матери, чем отца: у пары «желтая мать – пятнистый отец» рождалось больше желтых детей, а у пары «пятнистая мать – желтый отец» – больше пятнистых. А ведь, по генетическим законам Менделя, окраска детей в каждой такой паре должна была распределяться по законам случая, то есть желтых и пятнистых мышат должно было быть поровну. Короче, мыши Эммы Уайтлоу, биохимика из Австралийского университета в Сиднее, явно вели себя «не по правилам». Что это означало? Крах всех представлений молекулярной генетики?
Проведя тщательные исследования, Уайтлоу и ее коллеги установили, что это не так. Первая часть наблюдений – различная окраска исходных мышей – могла быть объяснена в полном согласии с молекулярно-генетическими законами. В клетках мышиных волос имеется особый ген, именуемый «agouti», который «заведует» окраской волос. Как известно, гены выдают клетке инструкции на производство определенных белков. Ген «agouti» кодирует производство белков-пигментов, создающих желтую окраску мышиной шерсти. Но, оказывается, он может работать по-разному, то есть более или менее энергично, и это зависит от приказов соседнего с ним участка ДНК, именуемого «регулятором».
В свою очередь, приказы «регулятора» меняются в зависимости от того, насколько он «метилирован», то есть сколько к нему присоединено метиловых групп. Изменение числа таких групп в регуляторе меняет активность работы гена окраски. В каждой индивидуальной волосяной клетке регулятор гена окраски метилирован по-разному. Там, где ген окраски работает менее активно, пигментный белок вырабатывается в меньших количествах. Такие волосики, естественно, окрашиваются слабее, а то и вообше остаются бесцветными. В результате мышиная шерсть становится пятнистой.
Отсюда понятно, что характер окраски каждой данной мыши определяется распределением метиловых групп в регуляторах всех ее волосяных клеток. Такое распределение, или, как говорят, «схема метилирования» складывается в ходе созревания и сохраняется у мыши всю ее жизнь. Оно отличает ее от других мышей, хотя все гены, включая ген окраски, у них одинаковы. Никакого противоречия с молекулярной генетикой здесь нет. Гены окраски у остаются одинаковыми, но у каждой мыши имеется своя схема регулирования их активности в той или иной клетке. Чтобы отличить эти отличия в регуляторах от отличий в самих генах, их называют «эпигенетическими различиями» или иногда «эпигенетическими мутациями». Греческая приставка «эпи», означающая «вовне», «рядом» и т.п., используется, чтобы напомнить, что речь идет всего лишь о различиях, имеющих меето где-то рядом с генами, около них, но не в них самих.
Выяснив, что различие окраски подопытных мышей вызвано разницей в схемах регулирования гена окраски, Уайтлоу и ее коллеги, надо думать, вздохнули с облегчением – они оказались на знакомой почве. Исследование процессов регуляции генной активности – целое направление молекулярной биологии, созданное еще в 1960-е годы Жакобом и Моно и энергично развивающееся сегодня. В ходе этого развития уже установлено, что природа создала множество самых поразительных по тонкости и сложности способов такой регуляции. Метилирование – один из этих способов и притом весьма распространенный.
Оно отличается тем, что это единственный способ регуляции, который позволяет объяснить явление «клеточной памяти». Выше было сказано, что ген окраски в разных волосяных клетках мыши активирован по-разному, и это вызывает их разную пигментацию (окраску). Но ведь эти клетки не бессмертны – они рождаются, живут, а потом делятся. Тем не менее окраска мыши не меняется на протяжении ее жизни. Это значит, что каждая дочерняя клетка-волосок запоминает, а проще – наследуетту степень метилирования, какая была у клетки-матери.
Однако в эксперименте Уайтлоу было обнаружено принципиально иное. Различные «схемы метилирования», то есть эпигенетические различия между мышами, наследовались их потомками. Подобное явление еще никем не наблюдалось, и объяснить его было затруднительно. Объясним, в чем тут трудность. Мыши – это млекопитающие. А у млекопитающих половые клетки, из которых впоследствии образуются потомки, формируются еще в эмбриональном состоянии и после этого изолируются от остального организма. Эти клетки не могут воспринять от родительского организма информацию о том, что с ним произошло после их изоляции, в частности о том, какая «схема метилирования» в нем сложилась. Это создает непреодолимую, казалось бы, преграду на пути передачи «схемы метилирования»: она может передаваться внутри организма от одного поколения его телесных клеток к другому, но не может проникнуть в его половые клетки и с их помощью передаться потомку. Как выразился некий биохимик, «половые клетки оказываются весьма эффективной посудомоечной машиной, которая удаляете генетических тарелок все следы эпигенетических модификаций».
Значение эксперимента Уайтлоу состояло в том, что он показал принципиальную преодолимость этого препятствия, то есть возможность наследования эпигенетической специфики не только в коллективе клеток одного организма, но и в цепи «родитель – потомок». Однако механизм такого наследования экспериментаторам объяснить не удалось.
Надо сказать, что в последние годы сообщения о случаях наследования эпигенетических признаков (или «эпигенетических мутаций») начали появляться в научной печати все чаще. Но до сих пор это были исключительно эксперименты над растениями, плодовыми мушками-дрозофилами или дрожжами. Работа Уайтлоу особенно взволновала биологические круги, потому что была первым убедительным подтверждением того, что феномен наследования эпигенетических мутаций существует также у млекопитающих.