Но Сергей Мейен не был «нормальным» студентом-геологом. Историю петровской России он знал по семейным преданиям: пять поколений обрусевших «остзейских» немцев – не шутка! Мать Мейена изображена на картине Павла Корина «Русь уходящая»: это тоже прикосновение к Истории…
А еще – приятно прикоснуться к белокаменной церкви в Подмосковье, сознавая, что она стоит в селе Никольском уже шесть веков, но камень, из которого она построена, образовался из карбоновых кораллов 350 миллионов лет назад и являет собой живую геологическую летопись. К счастью, длиннейший биологический раздел Всемирной Истории не подвергался сознательному извращению партийной пропагандой – и студент Сергей Мейен решил стать историком земной биосферы в рамках единой истории Земли.
Вскоре он выяснил, что отсутствие внешнего партийного абсолютизма не исключает феодальных распрей среди специалистов по истории кайнозоя, мезозоя или палеозоя. Одна новая коллекция геолога-полевика из Кузбасса, Эвенкии или Прибайкалья может существенно изменить представления геологов об истории древних флор и фаун Земли. Постепенно у Мейена сложилось впечатление, что немалый ансамбль несогласованных концепций палеонтологии образует как бы ЦЕНОЗ диких моделей, питающихся разными продуктами единой геологической летописи. Незаметно, чтобы этот ценоз упрощался со временем до торжества «Елиной, Истинной» теории – так же, как степной или пустынный ценоз животных не снодится к простейшей математической модели с одним хищником и одной жертвой.
Энциклопедист по натуре, он воздействовал на эволюцию рода людского в целом и его ученого сословия, в частности.
Возможно, это общий закон морфологии сложных развивающихся систем – одинаково верный для палеозойской флоры Сибири, для зоопарка политических фракций ВКП(б) (изба ви Боже тронуть эту сферу!) или для ансамбля мнений ведущих биологов и геологов насчет эволюции земной биосферы (вот эту область можно и нужно пестовать, к вяшей славе науки и пользе рода человеческого!) К 35 годам Мейен стал доктором геологических наук, крупнейшим знатоком флор палеозоя Евразии: это нечто вроде игумена в системе российской академической науки. Конечно, не каждый игумен способен стать епископом, митрополитом (академиком) или сравниться с Сергием Радонежским. Но молодой Мейен (подобно молодому Данте или Галилею) чуял в себе такую силу – и искал новые пути ее развития.
Конечно, ему не быть универсальным знатоком истории Рима, Китая, Египта и прочих цивилизаций Земли – вроде сэра Арнольда Тойнби, который зато очень слаб в биологии: иначе он нашел бы в биосфере иной аналог развитию очередной цивилизации, чем прорастание семени растения! Точно так же Мейену не стать знатоком математики или теоретической физики, а жаль: у физиков накопились интересные модели эволюции Вселенной после Большого Взрыва! Но если эти дивные миры недоступны самому игумену, что мешает ему завести в монастыре послушников, упражняющих разум и веру в новых искусствах? Так и поступил Мейен в 1960-е годы: начав с популярных лекций для кружка друзей и статей в журнале «Знание – сила», он затем опубликовал две обзорные книги. Сначала – «Из истории растительных династий», потом – «Следы трав индейских». Следующую книгу этого цикла завершил в 2000 году рукоположенный Мейеном послушник – палеонтолог Кирилл Еськов.
Но еще раньше на добрую наживку игумена клюнули математики – питомцы самого блестящего и самоуверенного факультета МГУ, ученики тамошних кумиров: Сергея Новикова, Владимира Арнольда, Юрия Манина. Успешно окончив первую аспирантуру в сфере алгебры, топологии или дифференциальных уравнений, они жаждали расширить свой кругозор в естествознании. Кто-то посещал публичные лекции Льва Гумилева, задумываясь о ритмах развития этносов и о загадочном явлении пассионарности в человеческих коллективах. Другие, напротив, увлеклись отрицанием ортодоксального взгляда на Историю – в духе народовольца Морозова или тополога Постникова. Третьи углубились в историю земной биосферы – не потому, что воспринимали каждый вид животных или каждое семейство растений, как своего домашнего любимца, но потому, что ощутили благородный аромат математической истины в странных фактах биоэволюции.
Николай Воронцов, 1972 год
Николай и Елена Воронцовы в 1973 году в верховье Зеравшана на реке Матча. Большая удача – найдены петроглифы!
Например, Мейен говорит о МОЗАИЧНОЙ и КАНАЛИЗОВАННОЙ эволюции. Это значит, что родственные виды в ходе эволюции являют нам сходный набор типичных «уродств» и модификаций своего фенотипа. То у всех моллюсков закручивается раковина; то у всех копытных вырастают рога; то у всех растений одного семейства одинаково изменяется форма листьев… Но генетики утверждают, что даже у далеких видов высших животных или растений геном имеет много обших блоков. Эволюция давно их создала и не уничтожила, а заморозила так, что они не выражаются в фенотипе своих владельцев. Быть может, один внешний толчок (или разные толчки, нарушающие экологию удаленных видов) пробуждают одни и те же блоки в «спящей» части генома дальних родичей. Не довольно ли для такой побудки включить или отключить всего ОДИН ген-репрессор – вроде тех, что обнаружили у бактерий французы Жакоб и Моно?
Далее Мейен говорит о постепенном повышении таксономического РАНГА многих различий в ходе эволюции организмов. Например, где-то в эоцене многие ВИДЫ млекопитающих или цветковых растений напоминали разнообразием нынешних собак: от сенбернара до гончей, от бульдога до таксы. Позднее такой уровень различий стал обычен для разных РОДОВ, а в наши дни он обычен для разных СЕМЕЙСТВ биосферы. Если бы некий биолог не знал долгой истории симбиоза людей и собак, он наверняка соединил бы всех собак в одно семейство, назвав таксу и бульдога разными родами – наравне с единым родом медведей…
А ведь сходная история замечена физиками-теоретиками в семействе элементарных частиц! Сейчас они способны (либо НЕ способны) к ЧЕТЫРЕМ разным типам взаимодействий: слабому, электромагнитному, сильному и гравитации. Но на ранних этапах Большого Взрыва (когда не было ни атомов, ни их ядер) разных взаимодействий было ТРИ, а еще раньше – два или даже одно! Тогда не было разницы между кварками и лептонами, между фотоном и его собратьями – тяжелыми векторными бозонами. Физики Вайнберг и Салам, Глэшоу и Хуфт точно рассчитали, какие фазовые переходы в заполняющем Вселенную газе скалярных бозонов Хиггса нужны для объединения слабого взаимодействия частиц с электромагнитным – и так далее. Жаль, что биологи-теоретики не способны проделать такие же расчеты в классе плацентарных млекопитающих или в типе покрытосеменных растений! Очень хочется узнать: из какого семейства голосеменных растений произошли каким-то чудом все цветковые растения?
Больше всего хотелось это узнать Сергею Мейену. У него и проект был готов: как примитивные покрытосеменные МОГЛИ БЫ произойти из вымершего семейства Беннетитовых. Тут нужно всего одно волшебное слово: гамогетеротопия! Оно означает ПЕРЕНОС многих признаков МУЖСКИХ органов растения на его ЖЕНСКИЕ органы – или наоборот. Древние эллины, шутя, допускали такую возможность даже у людей: Андрогина и Гермафродита. Вправе ли честный ученый поверить в такую возможность хотя бы у растений?
Генетика не запрещает это: ведь геном мужских и женских организмов одного вида одинаков; различны лишь его «прочтения» в ходе индивидуального эмбриогенеза! Какой механизм регулирует это чтение? Почему сей процесс у многих видов запускается простейшими факторами внешней среды, вроде повышения температуры, которое превращает самцов в самок?
Тут в спор вмешался еще один математик, прошедший сверхплановую аспирантуру у Л.Н. Гумилева. Он произнес другое волшебное слово: Пассионарность – и заявил, что пассионарный скачок МОЖЕТ вызвать гамогетеротопию у растений!
Как это понять? Не возвращаемся ли мы к Ламарку и «волевой» модели эволюции упражняемых либо неупражняемых органов у животных – или даже у растений? Можно ли корректно определить «пассионарное растение»?