Игорь Андреев
Мазепа
А не кощунственно ли так ставить вопрос?
Понятно, что с обретением Украиной независимости тема Мазепы зазвучала с новой силой. Вполне понятно и стремление преодолеть «провиниионализм» (термин, к которому прибегают сами украинские историки), и
создать собственную полноценную историю, основные установки которой определяются не в Москве и даже не в Киеве, а на всем пространстве Украины. А это означает поиск национальных героев, причем в первую очередь тех, кто был причастен к обретению «самостийности». И в этих поисках имя Мазепы не просто в первом ряду, он – заглавный герой, потесненный лишь другим гетманом, знаменитым Богданом Хмельницким.
Естественно, при создании образа Мазепы в хол пошла и дореволюционная литература, связанная с творчеством таких выдающихся национальных историков, как Грушевский и Костомаров, и особенно панегирическая эмиграционная литература. В итоге в границах того, что мы называем СНГ, существуют два Мазепы. Отсюда и наш вопрос: герой или изменник?
Один – восходящий еще к временам Петра с его обличительными указами. Мазепа в них – изменник царю, Российскому государству, клятвопреступник, «враг малороссийского народа». Эти определения вошли и в советскую историческую науку, изменились лишь терминология и расстановка акцентов. Тема «враг царю» утратила свою актуальность и даже как- то звучала не совсем удобно в свете негативной оценки самодержавия. Зато сильнее зазвучала тема «зрадника» – изменника украинскому народу и «союзу двух братских народов». Ныне часть этих оценок с некоторыми отличиями сохраняется в российской истории.
Другой, «украинский Мазепа» – национальный лидер, трагическая и одновременно героическая личность, сторонник создания независимой, суверенной и единой Украины, защитник народа и борец с тиранией Петра и «московским гнетом». И тогда цель Мазепы благородна и не подвергается сомнению.
В украинской литературе преобладает панегирический тон. Это еще и образованный человек, не чуждый поэзии, книжник, меценат, покровитель культуры эпохи «украинского барокко». Наконец, он не только умелый и тонкий политик, но почти романтическая личность, «чаровник».
Диаметрально противоположные взгляды на одну и ту же личность – вешь не новая. Скорее, это норма. Особенно если сам герой оказывается связан с национальными доминантами и национальными стереотипами. При условии, однако, что спор – научная дискуссия и цель ее – докопаться до истины, осмыслить, а не отвергать с порога аргументы и логику оппонентов только потому, что один из Москвы, а другой из Киева. Но как только речь заходит о героях национальной истории, фигурах знаковых, подобно Мазепе, сделать это, оказывается, чрезвычайно трудно. Слишком много политики, слишком актуальным оказывается сегодняшнее, преломляющее прошлое.
Но разногласия между историками – это лишь небольшая часть проблемы. А как быть с массовым сознанием? Когда вдруг в повседневном общении жители Украины и Российской Федерации заговорят о Мазепе (или о Петре I, Екатерине II и т.д.)? Для двух народов и двух стран с тесно переплетенной не только историей, но и человеческими судьбами, это – нешуточная проблема. Какую общественную и идеологическую роль предстоит сыграть здесь истории – стать разделяющей или сближаюшей, способствующей взаимному пониманию?
Интересно, что взаимные обиды и претензии, которые накапливаются во взаимоотношениях между странами и народами, чаще всего исторические. Само же национальное самосознание немыслимо без национальных героев, отстаивавших – в действительности или в сложившихся позднее мифах – национальные интересы и национальную независимость. Без истории не обойтись, она «обречена» разделять или сближать, ссорить или мирить целые народы!
Главное – не оказаться во власти тех, кто манипулирует историей, предпочитая именно разделять и ссорить. И самый действенный из рецептов, пожалуй, – это всегда помнить, что настоящее шире, разнообразнее и актуальнее истории Оно вмещает в себя слишком много, чтобы ограничиваться лишь одним – плохим или хорошим прошлым. История – не одна память, а и преодоление, осознание высочайшей себестоимости общечеловеческих ценностей, которые в конечном счете и есть истинные национальные ценности. Будущее никота не выстроить на обидах и взаимных претензиях. В межгосударственных и межнациональных отношениях это как чеховское ружье на сцене: когда-нибудь да выстрелит. Как бы хорошо втолковать это политикам, власти!
Но как тогда быть с Мазепой?
По сути, мы имеем дело с двумя Мазепами. И не потому, что Украина думает по-своему, а Россия по-своему. Есть Мазепа – реальный исторический герой, и есть – символ, олицетворение вполне определенной национальной идеи. И этот второй Мазепа, «оторвавшись» от первого, существует и «действует» в совсем ином измерении. При этом он тоже вполне реален и функционален, хотя, по сути, это – знак, национальный символ, идея, воплощенная в образе.
Пример с Мазепой не единственный. В российской истории самое, пожалуй, яркое имя-символ – князь Александр Невский. За долгие столетия в массовом сознании сформировался вполне определенный образ Александра Ярославича, подкрепленный и его канонизацией, а позднее – литературой, кинемато!рафом (вспомним прекрасный, но очень далекий от реальной истории фильм «Александр Невский») и живописью (чего стоит один только «Александр Невский» Корина!) и т.д. Бесстрашный, бескорыстный зашитник, мудрый политик!
Реальный же Невский был очень далек от этого образа «рыцаря без страха и упрека». Жизненный путь, выбранный им не только для себя, но и для страны, был не прямой и не бесспорный, он был спрямлен, как шоссейная магистраль, уже потом теми, кто создавал миф.
Нечто подобное произошло и на Украине. Образ Мазепы постепенно ассоциировался в массовом сознании с обретением суверенности и независимости. Забывать или игнорировать этот факт национального самосознания было бы огромной ошибкой. Первым это понял Г П. Федотов. В своей пророческой статье «Судьба империи», задолго до событий 1991 года предсказавшей распад СССР, он писал: «Ярче всего наше глубокое непонимание украинского прошлого сказывается на оценке Мазепы». И далее: «Пробуждение Украины, а особенно сепаратистский характер украинофильства изумил русскую интеллигенцию и до конца остался ей непонятным. Прежде всего потому, что мы любили Украину, ее землю, ее народ, ее песни, считали все это своим, родным. Но еше и потому, что мы преступно мало интересовались прошлым Украины за три-четыре столетия, которые создали ее народность и культуру, отличную от Великороссии. Мы воображали, по схемам русских националистов, что малороссы, изнывая под польским гнетом, только и ждали, чтобы воссоединиться с Москвою. Но русские в Польско-Литовском государстве, отталкиваясь от католичества, не были чужаками. Они впитали в себя чрезвычайно много элементов польской культуры и государственности. Когда религиозные мотивы склонили казачество к унии с Москвой, здесь ждали его горькие разочарования. Московское вероломство не забыто до сих пор».
«Московское вероломство» – это, по Федотову, и история с Мазепой…
«У нас одна вера и богослужение, одно происхождение, язык и обычай» – писал за четверть века до присоединения Украины киевский митрополит Иосиф Борецкий. Про «одну кровь и одну веру» говорили в канун Переяславской рады и в Варшаве, высказывая вполне обоснованные опасения по поводу ориентации казачества на «царя восточного», так что общие черты, способствующие сближению народов, – этническое родство, единая вера, культурная близость, общее историческое прошлое – вовсе не выдумка «великодержавных историков».
Однако за этим обшим обыкновенно забывали упомянуть то, что их разъединяло, особенно если иметь в виду политическую культуру и менталитет русской и украинской элит. Украинская старшина давно и настойчиво стремилась врасти в правяшее сословие Речи Посполитой, обрести «златые шляхетские вольности» и стать третьей государственной составляющей – вместе с Польшей и Литвою – в Речи Посполитой. Правящие круги Речи Посполитой с не меньшим упорством парировали эти усилия, не отказываясь при этом от беззастенчивой эксплуатации казачества. Эта политика, столь же исторически объяснимая, сколь и близорукая, с точки зрения будущности Речи Посполитой, в середине XVII столетия оттолкнула казачество. В итоге старшина отчасти по доброй воле, отчасти по принуждению стала постепенно связывать свою будущность и будущность всей Украины с Московским государством.