Исторически сложилось так, что на Украине второй половины XVII – начала XVIII века недовольство аккумулировала казацкая старшина. И все-таки формирующееся национальное самосознание искало иные, вне формирующейся Российской империи, пути развития. Однако все попытки реализовать их все равно сводились к пресловутому стремлению «прислониться», а значит, к новой волне недовольства, новой «измене» и новому поиску опоры. Это была трагедия Украины.
Петр I
В плеяде последних гетманов Мазепа – личность одна из самых ярких и колоритных. Он умен и образован: не случайно с его именем оказался связан расцвет украинского барокко. Его интерес к искусству, литературе и архитектуре был искренним и неподдельным. В его эстетических привязанностях ощутимо влияние польско- католической культуры, давало о себе знать обучение в иезуитской школе, пребывание в юности при дворе короля Яна-Казимира, да и сама украинская культура, отторгая, одновременно многое воспринимала и творчески переосмысливала из польской культуры и образованности. Творческий синтез давал богатые всходы и, в свою очередь, при украинском и белорусском посредстве благотворно влиял на развитие великорусской культуры, оказавшейся в стороне от общеевропейских культурных процессов.
Мазепа энергичен, настойчив и изворотлив. В продолжение всей своей долгой жизни он почти всегда добивался своих целей. Роковым оказался лишь последний шаг – переход на сторону Карла XII. Впрочем, он же оказался и самым значительным, сделавшим Мазепу для одних – национальным героем, для других – изменником.
Но ум и образованность вовсе не находятся в прямой связи с нравственными качествами человека. Попытки идеализировать личность гетмана кажутся неубедительными. 1лавное в нем – эгоцентризм, себялюбие, властолюбие, а еще – беспринципность и неразборчивость в достижении целей. Чувство благодарности было неведомо Мазепе. Его жизненный путь – это бесконечная цепь предательств, интриг и обмана. Ян Казимир, Дорошенко, Самойлович, Василий Голицын, царь Петр – от каждого он в той или иной степени отступился, каждого обманул.
Даже последний его покровитель и союзник Карл XII был, по сути, им предан: для того чтобы помириться с Петром, гетман предлагал захватить короля и привести его царю.
Разумеется, в поведении Мазепы отразились тогдашняя политическая культура и нравы. Но вот что поражает и отталкивает в нем – его необыкновенная способность пребывать в образе самого верного подданного и друга даже тогда, когда измена вынянчена и удар нанесен. Он мог быть душой заговора, как в случае с гетманом Самойловичем, но при этом ухитриться не поставить под донос свою подпись. Он настолько казался верным, что далеко не простодушный Петр и не менее пронырливый, чем гетман, Меньшиков до последнего не верили в его измену и в бегство к шведскому королю. И вовсе не случайным кажется суровый приговор Мазепе, вынесенный А.С. Пушкиным: «Однако ж какой отвратительный предмет! Ни одного доброго, благородного чувства! Ни одной утешительной черты! Соблазн, вражда, измена, лукавство, малодушие, свирепость»!
Но, может быть, все поступки Мазепы следует оправдать его великой любовью к Украине и к украинскому народу? Образ народного заступника, который, по определению одного поэта, «сердцем боль народа чуял», плохо вяжется со стяжательством Мазепы, неустанно округлявшим свои обширные владения (около 20 тысяч дворов) и раздававшим маетности соратникам.
Вместе со старшиной гетман вел решительное наступление на права крестьян и даже рядового казачества, стремясь всеми способами закрепить их за собою и добиться полного «послушества». Порабощение земледельца началось под видом служения Войску Запорожскому, и инициатива здесь исходила от Мазепы и «бунчукового и значкового товарищества» – генеральной и полковой старшины, а вовсе не от Москвы с ее крепостническо-помещичьим укладом жизни. Распространение «панщины» вовремя продолжительного гетманства Мазепы, как, между прочим, и его верное служение царю Петру, – одна из несомненных причин нелюбви к нему со стороны народа. Мазепа имел все основания опасаться за прочность своей власти, что, по-видимому, вполне устраивало и московских правителей: такой гетман не должен был помышлять об измене и плести заговоры.
Советские историки задавались традиционным вопросом: когда гетман встал на «путь измены»?
На самом деле, не так уж и важно время. Мазепа всегда исходил из возможного. Поводов для разрыва с царем у него и его окружения всегда было предостаточно, ибо к этому времени о «московском гнете» говорили столь же часто, как некогда о польском. Но выгодно ли было разрывать подданство, и к чему это могло привести? Поклонник Макиавелли, Мазепа предпочитал твердую реальность возвышенным мечтаниям.
Возобновляя время от времени контакты с Крымом и Варшавой, Мазепа в действительности едва ли до Северной войны всерьез вынашивал «планы измены». Первая Нарва, вторжение Карла в Польшу, завершившееся низложением короля Августа Сильного и торжеством ставленника шведского короля на польском престоле Станислава Лещинского, наконец предстоящее решительное столкновение Карла с Петром поставили Мазепу перед необходимостью выбора. В исходе он едва ли сомневался: северный лев, король-герой должен был сокрушить московского варвара. Мазепа принужден был начать чрезвычайно опасную, хотя и хорошо знакомую ему игру – вовремя оказаться в стане победителей.
В этой игре до сих пор много неясного. Предавая и изменяя, Мазепа сам чрезвычайно опасался предательства. Он никому никогда до конца не доверял. Потому его подлинные намерения были мало кому известны. Даже с самыми ближайшими соратниками он лукавил и оставлял их в неведении. Зато часто прибегал к угрозам. «Смотри, Орлик, шоб если мне держался верности! Я богат, а ты убог, а Москва гроши любит, мне ничего не будет, а ты погибнешь», – многозначительно предупреждал гетман генерального писаря Орлика, одного из немногих, кто остался верен Мазепе до конца.
Между тем вопрос об истинных намерениях Мазепы чрезвычайно важный. В том числе и для оценки самого гетмана. Еще Грушевский, обращаясь к договору, который Мазепа заключил со шведским королем, готов бьш простить его равнодушие к национальной идее за то, что договор предусматривал создание единой и независимой Украины. Но было ли на самом деле это «искупление» Мазепы? Как совместить статьи договора, текст которого сохранился в пересказе заинтересованного лица, с теми реальными и документально подтвержденными шагами гетмана, в которых он обращался за помощью к польскому королю Станиславу Лещи некому? Мазепа был слишком опытным политиком, чтобы обольщаться относительно платы за подобные призывы. На самом деле, это было все то же стремление выторговать для себя новые вольности и – «прислониться». Но уже не к Москве.
Украинский народ, казачество не поддержали выступление Мазепы. Это обстоятельство, как бы его ни пытались истолковать поклонники гетмана, чрезвычайно важно. Дело не в страхе перед русскими полками, не в равнодушии или незрелости национального чувства – был отвергнут такой путь достижения независимости.
Так писал Пушкин в своей знаменитой «Полтаве». Время внесло свои исправления. Уже не звучит в первую неделю Великого поста анафема Мазепе. Да и не забыт он вовсе. Напротив, его жизнь и дела становятся объектом пристальных научных и далеко не научных изысканий. Смею предположить, что в оценке этой личности российские и украинские историки и публицисты будут еще долго расходиться. Но не это в конце концов самое страшное: важно, чтобы расселившись по отдельным «суверенным квартирам», не расходились и не погружались в духовную распрю сами народы.