Орудийная деятельность доступна и другим животным. Один из поразительных фактов – как птица-шалашник красит свой шалаш с помощью пучка листьев краской, которую сама же изготавливает из сока, слюны и золы. А сколько примеров (неоднократно приводимых и на страницах «Знание – сила») сложного и целенаправленного использования неживых объектов у ворон – вплоть до подкладывания орехов под колеса машин.
Трудовая деятельность – следующий, особый уровень. Для него характерны рассудочный анализ, наличие посредников – «орудий для производства орудий», способность концентрировать внимание и объединять усилия многих персон. Но это не главное. На мой взгляд, принципиальное отличие труда – отсутствие прямого вознаграждения. Манипуляции вороны или шимпанзе венчает естественный результат: пиша либо возможность защититься. А какое вознаграждение получал человек, часами корпевший над каменными орудиями? Нелепо представлять себе, что он изготовлял их, будучи голодным или напуганным – для скорейшего получения бифштекса или умерщвления врага. На самом деле, трудовую деятельность подкрепляют совершенно иные, условные мотивации, присущие лишь мозгу «повышенной сложности». Этой условностью труд сродни игре и ритуальному поведению. Труд – это деятельность, вышедшая за рамки «экологической целесообразности)*, он имеет скорее социальный, чем биологический смысл.
Животные, способные к трудовому поведению, – большая редкость. Во-первых, это уже упомянутый шалашник. Он тратит годы на возведение своей «инсталляции» только затем, чтобы приобрести вес «в обществе» и понравиться самке. У шалашников есть школа, стиль, мода, вернисажи и даже похищение интеллектуальной собственности! Нередко птицы, посещая «выставки», подражают успешному проекту, прихватывают ценную побрякушку или пользуются чужим «шалашом», чтобы привлечь самку. Особенно же ценится наличие в экспозиции искусственных вещиц. То есть шалашники знают толк и в нашем барахле. Несмотря на то что подобный проэстетизм встречается у других животных, шалашник остается непревзойденным. Его усилия – явный «труд», который мотивируется только взыскательностью – собственной и зрительской.
Другой пример социальной мотивации – работа общественных насекомых. Люди издревле называли муравья или пчелу «тружениками», разглядев в их инстинктивной возне признаки труда, которые там действительно есть! Они «делают дело» не ради собственного выживания, а ради «самого дела», результат которого – социальное благо. Благодаря выраженной социальности такие насекомые попадают в своеобразную нишу… «людей»: у них есть сложная коммуникация, жилища, сельское хозяйство, производство и офомный успех в освоении ресурсов экосистемы. Выходит, что я вернулся к тому выводу, от которого открещивался: труд создал человека! Ибо только развивая социально направленные формы деятельности, прачеловек стал человеком. Но не все так просто. И вот почему.
То, что мы обычно подразумеваем под «трудом», вовсе не тождественно «трудовой деятельности», а находится на ступень выше – это профессиональная работа. Когда-то ее не существовало: человек охотился, скоблил шкуры, строил чум, тратил несметные усилия, но не «ходил на работу». Его деятельность была скорее механизмом этологии – хотя и механизмом высшего класса. А профессиональная работа относится уже к сфере психологии и занимает куда более высокий – мифологический уровень. Сейчас я попробую это доказать, но прежде – представьте себе такое состояние: предельная сосредоточенность, многочасовое напряжение сил, воля, сдерживающая обычные побуждения… Многодневные азартные поиски, результат которых неведом… Сложный замысел операции, смертельный риск, преодоление страха… Похоже, речь шла об авантюрном человеческом бизнесе? Нет – об охоте у волков. Какой же признак в таком случае отличает труд человека? Этот признак – миф. Побуждения профессионала мифологичны, волка же – никогда.
Миф постепенно окутал охоту, приготовление пищи, семейную жизнь и прочее естество. Одной из первых мифологизировалась каменная культура (благодаря корням не только от обезьяньего прагматизма, но и от «птичьего» эстетизма). Обработка блестящих камней по строгому образцу, возможно, была продиктована мистическим ритуалом уже в среднем палеолите. В лоне «каменного мифа» развивались другие феномены ритуально-мистической культуры. Например, инициация (только посвяшенные могли быть допушены к обработке камня), сакральная топология (мастерские находились в определенных «священных» местах) и сам культ Нижнего мира, который управляет нашими традициями по сей день.
Обладание благородным камнем придавало человеку особый социальный вес. И не только в каменном веке. По сей день самоцветы (казалось бы, какая условность) являются весомым средством влияния. Форма палеолитических орудий не менялась тысячелетиями. На мой взгляд, не от недостатка знаний (мол, вначале была техника «граветг», а потом слегка поумнели и изобрели технику «солютре»), а потому, что отклонения сдерживал мощный культ. Действительно, архаическим традициям была присуща жесткая консервативность. Ни шагу вперед. Все по заветам предков. Если мы где- либо в летописи времен встречаем скачок вперед – значит, произошла какая-то катастрофа, а вслед за ней и революция в умах. Как ни странно, стремление к прогрессу – это отклонение от нормы, от заведенного порядка вещей. Только к XX веку прогресс был возведен в культ. Ранее же действовала догма «старое лучше нового». Впрочем, мы отвлеклись.
Профессия. Часто говорят, что в первобытном обществе каждый был мастером на все руки плюс охотником и воином. Только шаман и вождь выделялись. Действительно выделялись – тем, что их личность окутывал особый миф, особая идентичность. В цивилизованную эпоху эта «особость» распространилась гораздо шире. Почти каждый стал обладателем мифа «я – тот, кто выполняет свою работу».
Почему в цивилизованную эпоху? Мы уже говорили, что цивилизация – это дословно «жизнь в городах». Но известно, что города возникли как храмовые комплексы – не из рациональных потребностей (жить в них было труднее, чем в деревне), а в силу ритуальных традиций. И это принцип города: чем он урбанистичнее, тем более мифологизировано население, тем дальше оно от природы. Нам только кажется, что «в деревне Бог живет не по углам», как писал Бродский. Да, деревенский быт более сакрализован. Но в действительности доля мифологичной (то есть непостижимой с точки зрения экологии) деятельности у горожанина намного выше. Горожанин утопает в мифах. И главный из них – его профессия. Это лукавое изобретение, позволяющее сделать население цивильным, занять и упорядочить его. Едва встав на ноги, горожанин начинает двигаться по лестнице ритуальных ролей и занятий, проходя один за другим обряды посвящения. Сейчас, конечно, они не такие варварские, как раньше, но тоже не лишены суровости (все эти контрольные, да экзамены). И наконец попадает в лоно профессии, в семью корпорации. Причем его занятие может быть совершенно бессмысленным, даже вредным – не важно. Была бы традиционность, поддержка общества.
Итак, профессиональный труд – это не только добыча средств к существованию, но и мифологическая система координат, которая параллельно с религией позволяет упорядочить общество. Сегодняшний человек идентифицирует себя: «я – часовщик» (или юрист, врач), как когда-то он говорил: «я – христианин», а еще раньше: «я – римлянин». Он учится, чтобы стать неким профессионалом, а затем работает, чтобы быть им. Но я сказал «сегодняшний», а теперь думаю, что и… вчерашний. Ибо культ профессионального труда уходит в прошлое.