Что можно успеть за тридцать лет жизни?
Можно, например, стать украшением рода человеческого.
Понял я это не сразу. Вначале, в 1980 году, я даже не заглянул в энциклопедический словарь. И мало что потерял:
«БРОНШТЕЙН Матв. Петр. (1906-38), сов. физик, д-р физ.-матем. наук. Осн. тр. по физике полупроводников, теории гравитации, ядерной физике и астрофизике. Автор ряда науч.-популярных книг».
Из этого блеклого жизнеописания никак не следовало, что вышеуказанный, давно покойный д-р физ.-матем. наук сможет так сильно повернуть мою жизнь – превратить меня из физика в завзятого историка.
Правда, та физика, которая меня особенно интересовала, не чуждалась истории.
Создатель современной теории гравитации – Эйнштейн – говорил об исторической драме идей. А родоначальник квантовой физики План к – даже о трагедии. «Новые научные идеи, – заметил он, – побеждают не потому, что их противники признают свою неправоту; просто противники эти постепенно вымирают, а подрастающее поколение, не обремененное предрассудками, усваивает новые идеи сразу». Трагедия была в том, что Планк ощущал себя представителем вымирающего поколения.
Оба спектакля – гравитационная драма и квантовая трагедия – идут в театре истории, и физик из подрастающих поколений чувствует себя если не на сцене, то в зрительном зале. И уже поэтому должен иметь некоторое представление о происходившем в предыдущих действиях.
Историка отличает то, что ему мало пересказа и даже переиздания научной работы прошлого, ему надо увидеть и пощупать ее в таком виде, как она была опубликована впервые, еще лучше – в рукописи. Иначе историку не понять, КАК ВСЕ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.
Этот путь я и проделал – к собственному удивлению. Меня-то интересовало не прошлое, а будущее физики: проблема соединения гравитации и квантов.
Началось с того, что я открыл том, изданный к столетию Эйнштейна. Туда, по идее, должны были попасть статьи, означавшие главные повороты гравитационной драмы. Однако на дворе был 1979 год – развитой социализм со своей административно-командной системой. И в сборнике, наряду с несомненно поворотными работами, проступали следы каких-то административных команд-отечественные статьи сомнительного исторического значения.
Поэтому, открыв статью почти неизвестного мне советского автора, статью сорокалетней давности с маловыразительным названием, я был готов к выводу, что ее включили для «укрупнения вклада» советской физики в мировую. Тем большей неожиданностью стало то, что я прочел.
Из статьи следовало, что именно ее автор обнаружил ту самую Проблему. Обнаружил, исследовал с поразительной ясностью и глубиной и сделал вывод, смелый до дерзости.
Речь идет о двух упомянутых спектаклях – гравитационном и квантовом. Еще сам Эйнштейн когда-то обронил замечание, что две эти пьесы должны как-то соприкоснуться. При всем почтении к великому физику, его коллеги не обратили особого внимания на это туманно-режиссерское предвидение. И для такого безразличия были веские причины. Уж очень различались эти спектакли. В одном главные герои – самые большие объекты внешнего мира: звезды, планеты. В другом самые маленькие – атомные частицы. В одном события происходили на небе – впечатляюще, но далеко и эфемерно. В другом речь шла о строении и свойствах вещества, о том, из чего сделано все в нашем подлунном мире.
И вот выясняется, что еще в далеком 1936 году какой-то М.П. Бронштейн, не обращая внимания на соображения практической сиюминутной важности, но подчиняясь внутренней логике научной драматургии, соединил два спектакля в один. Разработал сценарий, по которому герои обоих спектаклей сходятся в одном действии. Но! – пристально следя за этим схождением, он же обнаружил, что как только герои сойдутся достаточно близко, драматургия должна круто измениться. Потребуется что-то совсем новое – юли новые персонажи, то ли новое устройство сцены.
В своей статье, разумеется, теоретик сказал это на точном математическом языке с ясной физической аргументацией. Оставляя формулы на своей совести, приведу одну только его фразу:
« …требует радикальной перестройки теории,… – а может быть, и отказа от обычных представлений о пространстве и времени и замены их какими-то гораздо более глубокими и лишенными наглядности понятиями. Wers nicht glaubt, bezahlt einen Taler».
Перечитав статью еще и еще раз, я задал себе несколько недоуменных вопросов.
Почему я никогда не встречал упоминаний об этом результате? И кто такой этот М.П. Бронштейн? Почему с похожим выводом связывается совсем другое имя – имя известного американского физика? Хотя американец занялся квантовой гравитацией только в пятидесятые годы, и его умозаключение гораздо мутнее только что прочитанного. Настолько мутнее, что многие физики позволяют себе игнорировать сам вывод.
Дарственная подпись Л- К. Чуковской на титульном листе книги М. П. Бронштейна
Эти вопросы касаются общественной психологии – как и почему приходит мирская слава. А она как приходит, так и уходит. Это поняли еще в темные средние века: SIC TRANSIT GLORIA MUNDI. С точки зрения физ.-матем. вечности не так уж важно, кто числится первооткрывателем, и произошло ли открытие в 1936 году или на двадцать лет позже. Тем более что я догадывался о причине – к тем, кто исчез в тридцатые советские годы, мирская слава особенно равнодушна. Загадкой было, скорее, по какой надобности эту неизвестную статью извлекли из Леты под юбилейные прожектора эйнштейновских торжеств.
Но меня больше всего заинтриговал вопрос не общественной, а личной психологии: что в этом физико- математическом тексте делает странная немецкая фраза?! Редакторы юбилейного сборника дали перевод: «Кто этому не верит, с того талер», но это ничего не проясняло.
Тогда я отправился в библиотеку взглянуть на оригинальную публикацию 1936 года. Пожелтевшие страницы ЖЭТФа полувековой давности показали, что тогдашние литературные нравы физиков не отличались от нынешних. И все равно оставалась загадка эмоиий, стоявших за этой немецкой фразой, и загадка личности, способной на такую эмоциональную физику.
С этой загадкой за душой я стал разыскивать, что истории известно о личности М.П. Бронштейна. Разнокалиберные сведения, которые я нашел в нескольких книгах, разгадки не дали, но добавили пылу в поисках. Оказалось, что с неизвестным М.П. Бронштейном со студенческих лет дружил вполне известный академик и нобелевский лауреат Лев Ландау. А не менее известный Корней Чуковский
– «отец жены Бронштейна», как я вычитал в другом месте, – восхищался его эрудицией и его научно-популярными книжками.
Погрузившись в физику того времени, я понял, что бронштейновское предсказание «радикальной перестройки теории, а может быть, и отказа от обычных представлений о пространстве и времени» выглядело в 1936 году не просто очень смелым. Оно выглядело, можно сказать, неприлично.
Физики были уже по горло сыты подобными предсказаниями о якобы неминуемой радикальной перестройке основ. Конечно, тот, кто понимал причины и существо предыдущих пророчеств, ясно видел отличие нового предсказания. Все предыдущие доводы и контрдоводы касались соединения квантов и теории относительности. Бронштейн привлек к соединению и гравитацию – всемирное тяготение. Большинство его коллег уже на это смотрели скептически. У них был четкий количественный резон: в мире атомных явлений гравитационные силы смехотворно малы по сравнению со всеми иными – соответствующую дробь скорее можно назвать астрономическим числом, чем физическим. А если так, то кому нужно скрещивать кванты и 1равитацию?!
Бронштейн, однако, и не утверждал, что гравитация понадобится в атомной физике. Слово «астрономическое» появилось здесь не зря. Матвей Петрович профессионально работал и в физике микромира, и в физике Вселенной. И он, – видимо, первый – понял, что существуют узловые проблемы, в которых – хочешь не хочешь, – а нужны и кванты, и гравитация. Прежде всего, это – состояние Вселенной в самом начале ее расширения.