Выбрать главу

Надежда Оцеп

«Ах, война! Что ты сделала, подлая»

Для молодых война – давняя история, для людей, переживших эти дни, – страшные и горькие воспоминания.

В 1999-2000 годах в русскоязычной монреальской газете «Место встречи» печатались воспоминания Надежды Матвеевны Оцеп. Двадцатилетней девчонкой, только что получившей диплом врача, она ушла на фронт и прошла всю войну с медсанбатами и полевыми госпиталями».

В Канаде много русских, и эти воспоминания читались взахлеб, передавались из рук в руки, дошли и до Москвы.

Мы печатаем сегодня небольшие отрывки из воспоминаний Надежды Оцеп, посвященные войне.

Завтра была война

Июнь 1941 года. Мы – студенты, закончившие 4 курс 1-го Московского медицинского института, находимся на практике в городе Рошаль Московской области. Больница маленькая, многопрофильная, с крошечным родильным отделением, где мы временно живем из-за отсутствия общежития.

За время нашего пребывания нам не удалось (к счастью рожениц) принять ни одних родов (возможно, женщины Рошаля решили временно не рожать). Основная наша работа – на скорой помощи. «Скорая помощь» – это старая унылая кляча, запряженная в телегу. Возчик – тоже старый и сонный. Добираемся на вызовы в основном бегом. Телега понадобится, если будет необходимость в госпитализации больного. Напротив больнииы – старый, запущенный, но очень красивый парк.

Городок Рошаль маленький и чистый. Где-то на окраине имеется машиностроительный завод, молодежь которого заинтересовалась молодыми «специалистами». Настроение у нас прекрасное. Мы абсолютно уверены в своем профессионализме и прекрасной подготовке. Огорчает лишь небольшое количество бальных с примитивными диагнозами (ОРЗ, колит и прочее). Мне посчастливилось прооперировать лишь одного больного с аппендицитом. Собственно, оперировал опытный хирург, а я «держала крючки», но и этим была довольна.

Утром 22 июня мы обнаружили толпу около столба, на котором был укреплен громкоговоритель. Война!!! Враг напал на нашу Родину. Плачут пожилые женщины. Мужчины угрюмы. Солнечный день как бы потускнел. Но мы держимся очень бодро. Мы уверены, что сильны и победим фашизм. Никакого страха мы не испытываем.

Вечером того же дня в Рошаль приходит телефонограмма из института с требованием немедленно вернуть студентов в Москву для продолжения учебы.

Уже 1 июля мы садимся «за парты». Основные предметы: военно-полевая хирургия, общая хирургия, психиатрия, нервные болезни. Теоретических предметов нет.

Военно-полевую хирургию читает Николай Нилович Бурденко – главный хирург Красной армии. Читает он монотонно, даже скучно, но мы боимся пропустить хоть слово. Москву непрерывно бомбят, но Николай Нилович абсолютно глухой, ничего не слышит и на записки своих ассистентов о том, что надо спуститься в бомбоубежище, однообразно отвечает: «Я не клоп и в щель не полезу». Но Бог хранил клиники института, и ни одна из них не была разрушена.

В эти длинные теплые солнечные дни лета 1941 года Москва не радовала. Огромные очереди за продуктами. Напряженные толпы людей около военкоматов. Военные машины. Группы людей, волочаших аэростаты заграждения. Москву бомбят В центре перекрашивают дома, приобретающие пестрый зеленовато-коричневый цвет. Укрыты «кони» на Большом театре. Уже давно появилось и зазвучало слово «эвакуация». Составы «телячьих» вагонов, нагруженных заводским оборудованием. Толпы людей, осаждающих формирующиеся составы, идущие на восток, – шум, неразбериха, крики детей, слезы и вопли женщин, провожающих военные эшелоны.

Я провожаю отца – кинооператора Московской кинохроники, которая уезжает в Алма-Ату, а затем и маму с сестрами. 4 июля 1941 года старшая сестра преждевременно, в бомбоубежище, родила сына, и теперь, 20 июля, прижимая к груди малыша, покорно следовала к железнодорожному составу, направляющемуся на Урал. Запомнились огромные, полные ужаса, тоски и отчаяния глаза старшей сестры и растерянный, испуганный вид младшей, девятилетней сестры. Мама как всегда собрана, сдержанна, внешне спокойна, полна какой-то решимости. Так уехали, эвакуировались из Москвы мои родственники. Я осталась одна и продолжаю, как одержимая, учиться, понимая, что скоро понадоблюсь на фронте.

Живу я с подругой, моей сокурсницей, в квартире мамы на Никитском бульваре. Горько видеть разбитый памятник Тимирязеву на Тверском бульваре, разбомбленный Дом журналиста на Никитском, засыпанные стеклом тротуары, бледные испуганные лица прохожих…

Наступает октябрь с грязью, непогодой, с ранними заморозками. Немцы подходят к столице. Битва за Москву вступила в решающую фазу.

16 октября. В Москве паника – немцы под Москвой. Трамваи не ходят. Мелькают легковые и грузовые машины, нагруженные людьми и скарбом. У Никитских ворот, напротив церкви, где венчался Пушкин, и около маленькой, вросшей в землю церквушки (место крещения Суворова) грабят продуктовый магазин.

Фашисты в восьми километрах от Москвы. Мы идем в институт пешком, боясь опоздать на лекции. Но занятий нет. Нас вызывают в административный корпус и вручают дипломы с вписанным от руки словом «с отличием» и вычеркнутой фразой «на основании решения экзаменационной комиссии». Мне предлагают остаться на кафедре госпитальной хирургии в качестве ординатора. Для меня это огромное счастье. Но как коротко оно было! Через неделю основной профессорско-преподавательский состав уезжает в эвакуацию. И я иду в военкомат. Он работает круглосуточно. Конец октября. Ночью, в почти неосвещаемом помещении военкомата, я сижу среди мужчин, лиц которых не вижу, и слушаю радио. Впервые слышу песню «Священная война». Глубокой ночью меня вызывает военком, и через полчаса выхожу от него с направлением в город Барыш Куйбышевской области, где формируется 318-я команда, будущая 55-я стрелковая дивизия. Моя судьба решена.

Улицы в это ночное время пусты. Очень темно. Нигде ни огонька, и только прожектора бороздят небо. Где-то работают противотанковые установки. На меня наползает щемящее чувство одиночества. Одна мысль – скорее на фронт. Без этого жизнь бессмысленна.

На следующий день с дипломом в кармане и полупустым вещмешком я пытаюсь атаковать эшелон, идущий на восток. Путь мой почему-то необыкновенно сложен. Мне надо сделать две пересадки. Я небольшого роста, и толпа прижимает меня к стенке товарного вагона, не давая возможности даже приблизиться к дверям. Я терплю одно поражение за другим и прихожу в отчаяние. Только на второй день мне удается попасть в эшелон. В давке мне срезали вещмешок с «сухим пайком», и я начинаю свой путь уже налегке. А весь путь можно сравнить с дорогой из чистилища в ад. Лишь 1 ноября я оказываюсь в Барыше. Несколько дней формирования дивизии, и нас отправляют на Северо-Западный фронт. Дивизия считается сформированной, но санитарная служба почти на нуле. Из-за отсутствия медперсонала я выполняю обязанности командира медсанбата. В чем заключаются эти обязанности, я не имею никакого представления. Вся моя деятельность сводится к тому, что я даю стрептоцид жалующимся на простуду, мажу зеленкой какие-то прыщи и снимаю пробу на кухне. Лекарств у меня почти нет. Кроме перевязочного материала в аптечке есть риванол, зеленка и стрептоцид. Не густо!

Врачи и фельдшера начинают поступать уже по приезде на место, под Старую Руссу. Помню первую ночь. Пылает горизонт – там передовая. Безостановочно гремит канонада. Мы в лесу, в районе Сучанских болот. Мороз, на самом деле, пробирает до костей. Чтобы согреться, разжигаем небольшой костер и укладываемся спать около него. Мы в шинелях. Кстати, за время пребывания на фронте, на передовой, я ни разу не видела девушек в дубленках, полушубках, так красочно и кокетливо представленных на киноэкранах. Лишь через год нам выдали еще и телогрейки, уютные и мягкие, но тоже не очень спасающие от мороза и ветра. Лес, в котором мы расположились, редкий и продувается холодным ветром. Снег под нами подтаивает, и холод леденит. Мы к этому еще не привыкли; эта ночь запомнилась на всю жизнь холодом, голодом и отчаянием.