Мол, больной рассудок толкал царя на кощунственные поступки.
Может, оно и так. Но почему в «психопатологии» Ивана IV принимало деятельное участие такое множество нормальных, по меркам XVI столетия, людей? А 40 лет спустя другого царя – Дмитрия – вначале с восторгом возведут на престол как долгожданного сына Ивана Грозного, а потом растерзают (в прямом смысле слова) за весьма незначительные отступления от церковно-государственного ритуала. Телятину ел. И этого ему не простили. А Иван Васильевич людей «ел» – и хоть бы что.
Юрганов подводит нас к парадоксальному выводу: поведение Ивана Грозного не воспринималось современниками как кощунство, эпатаж или вызов общепринятым нормам.
Он не сталкивался внутри страны со сколько-нибудь серьезным сопротивлением; он (как и его ученик Иосиф Сталин) умер в собственной постели от старческих недугов. Жертвы опричного террора (точно так же, как «ленинская гвардия» в 1936-1939годы) безропотно шли на заклание, потому что их объединяла с палачами искренняя вера в те правила игры, по которым они становились жертвами.
Конечно, реконструкции архаичного сознания не отменяют той социально- экономической истории, которой занимались предшественники и учителя Курганова (С.Б. Веселовский, А.А. Зимин, В. Б. Кобрин). Апокалиптические эксперименты царя Ивана не имели бы такого масштаба и последствий (в Московском уезде под конец обрабатывалось всего 16 процентов пашни – крестьяне либо разбежались, либо погибли, а «царю-победителю» чуть-чуть не хватило сил, чтобы и впрямь извести род человеческий!), если бы не «обожествление великокняжеской власти», не традиция всеобщего холопства и не «военно-административный характер городов». Обо всем этом, между прочим, подробно рассказывается в самой же юргановской монографии. Даже «психиатрический» подход не вовсе выводится из употребления: нельзя же игнорировать тот факт, что Иван с детских лет отличался редкой и для того жестокого времени склонностью к садизму – сначала мучил и убивал животных, а к 15 годам переориентировался на людей.
Но благодаря Юрганову получают убедительное объяснение факты, которые не удавалось как следует объяснить, прошлое становится яснее и объемнее. И, к сожалению, ближе.
«Предоставив слово» такому талантливому (при глубокой порочности) человеку, как царь Иван, исследователь подводит читателя к печальному умозаключению. Оказывается, нет такого преступления, которое нельзя было бы оправдать (логично и по-своему убедительно) в рамках идеологии, основанной вроде бы на «возлюби ближнего своего…» Христианская по всем своим внешним признакам культура средневековой Руси «возвратилась, сделав круг», к химерическому соединению тех двух религиозных учений, которые изначально противостояли христианству. Я имею в виду, во-первых, фарисейство. С точки зрения Нового Завета это обрядоверие («человек для субботы») в неразрывном сочетании с лицемерием. Во-вторых, римский культ императора. «Обожествление великокняжеской власти – естественная форма мировосприятия средневековых людей». При Иване Грозном оно принимает такие крайние формы, которые и в языческом Риме позволяли себе немногие «живые боги», кстати, кончившие очень плохо. У средневекового христианства обнаруживается еще один, третий «источник и составная часть» – первобытная магия.
Термин «магия» употребляет сам Юрганов в главе, специально посвященной крестному знамению. «В сложении перстов при крестном знамении проявляется сама истина …В русской средневековой культуре любой сакральный знак (буква ли это или жест) принимался безусловно, ибо область сакрального знания проникнута Духом Божиим через освященных от Бога людей… Не условное обозначение некоторого денотата, то есть представления о чем-либо, а сам мистический денотат».
Душа на Страшном суде. Фрагмент иконы «Страшный суд»
Средневековое богословие в большой степени сводится к изобретению хитроумных конструкций, с помощью которых можно было бы освятить именем основателя учения нарушение любого из его заветов. Юрганов поправил бы меня; предки не воспринимали эти словесные конструкции как крючкотворство. Но. во-первых, если действительно не воспринимали, значит, старая советская формулировка о «мрачном средневековье» была не так уж далека от истины. Во-вторых, некоторые все же воспринимали. Их потом бросали в застенки, пытали и жгли. Проблески живого ума и движения души, которые преодолевают «естественные формы мировосприятия» – самое удивительное в книге Юрганова. Со страниц ее к нам обращаются подлинные герои. И это не опричники, и не монахи-инквизиторы, а например, сын боярский Матвей Башкин, порвавший кабальные грамоты и отпустивший своих холопов на волю: «Добро ему, и он живет, а недобро, и он куды хочет», потому что «Христос всех называл братьями». На Матвея донес «духовный отец», разгласив тайну исповеди. После страшных пыток арестованный признался, в чем требовалось – в связях с «Литвой». Другой «еретик» – Феодосий Косой, сам из беглых холопов, поразительный мыслитель, отвергал всякое неравенство между людьми, как социальное, так и национальное, а источником спасения провозгласил не обряды, а «разум духовный», побуждающий человека «делать правду». «Христос повелевает любити врагы и молитися о них, яко весть Бог что требует…» Кто дни разделил на постные и не на постные? Дни изначала Богом единакы сътворены…». Это «Новое учение», которое специалисты по борьбе с еретиками презрительно именовали «рабьим», тоже проповедовалось при Иване Грозном…
Бездна Фрагмент иконы «Страшный суд»
«Духовное Возрождение» России 90-х годов XX столетия вылилось в массированную кампанию по «восстановлению» (чтобы не сказать – эксгумации) именно средневековой религиозности, не обязательно православной. Характерные цитаты из разных проповедников, от баптистов до исламских фундаменталистов, можно найти в обзоре «Религия завтрашних дней»[5 «Свободная мысль». – 1998 -№3.]. Средневековье предстает неким «потерянным раем», в котором жилось, может быть, не столь комфортно, но зато нравственнее. Вот позиция А.Ф. Лосева – исследователя античности и религиозно-политического идеолога: «Пороки и преступления были во все эпохи человеческой истории, были они и в Средние века. Но там люди грешили против своей совести и после совершения греха каялись в нем. В эпоху Ренессанса наступили другие времена. Люди совершали самые дикие преступления и ни в коей мере в них не каялись, и поступали они так потому, что последним критерием для человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно чувствовавшая себя человеческая личность». «Истина, которую исповедует феодальный строй, есть Церковь и послушание ей. Тайна векового крепостного права есть тайна послушания и отказа от своей воли во имя спасения души»[6 А.Ф. Лосев. Эстетика Возрождения. М.:Мысль. 1978; «Так истязается и распинается истина // Вестник Архива Президента РФ. – 1996. – № 4.]. В современной публицистике подобные рассуждения становятся обшим местом. Беру наугад – журнал «Знамя» (1999, № 10), в обшем далекий от церковной ограды, открываю подборку материалов «Христианство и культура»: «Иван Грозный или Богдан Хмельницкий совершали ужасные злодеяния, но периоды злодейства перемежались у них с глубоким раскаянием и страхом Божиим за содеянное. И в XVI и в XVII веке человек грешил и падал не менее тяжко, чем в XX, но он еще сознавал, что это – грех и падение, страшился наказания и ужасался разверзающейся в нем бездне зла… В XVIII и XIX веках живая вера все больше оттесняется на периферию общественного интереса. Она превращается или в идеологию, или в набор магических суеверий…» (Андрей Зубов).
Позитивное (чтобы не сказать – «позитивистское») содержание юргановского исследования соответствует этим теоретическим построениям с точностью до наоборот. В «бездну зла» толкал как раз «страх Божий». «Набор магических суеверий» душил «живую веру» в том самом застенке, где пытали Матвея Башкина. О каких «грехах» и каком «раскаянии» может идти речь, если именно «христианство» в его тогдашнем общераспространенном понимании санкционировало самые страшные преступления Ивана Грозного? «Опричнина в восприятии Ивана Грозного была синкретическим явлением не столько политического, сколько религиозного характера. Люди XVI века не различали эти две сферы: «политика» для них – осуществление христианских целей и задач» (Юрганов).