Эволюция черепа хоботных: от самых древних (внизу) до современных (вверху)
К сожалению, путь от науки к дилетантизму в пропаганде и развитии эволюционного учения был впоследствии повторен и другими исследователями, а стремление некоторых эволюционистов быть большими дарвинистами, чем сам Дарвин, как в XIX веке, так и в наше время наносило и наносит ощутимый вред развитию эволюционного учения, вызывая в качестве ответной реакции на попытки показать незыблемость всех канонов теории Дарвина очередную волну антиэволюционизма и антидарвинизма.
Время путешествий и пора туризма
Большинство животных очень привязаны к «родному гнезду». И только людьми горой овладевает «охота к перемене мест». Только нам знакомо странное чувство счастья, что приносят бесцельные скитания и путешествия. Подчас эта жажда «сменить обстановку» приводила в движение целые племена и народы. Древние мифы, религиозные ритуалы, произведения искусства снова и снова напоминают нам, что наша жизнь – одно великое путешествие.
Вся история Европы – даже в самые спокойные века – являет собой картину беспрерывных миграций. «На дорогах Римской империи можно было встретить разных людей, идущих пешком то в одном, то в другом направлении: ремесленники, купцы, площадные актеры, прорицатели, бродячие нищие философы-киники, которых особенно много появилось в первые века нашей эры… Иногда переселялись целыми семьями и оседали в новом месте надолго; иногда постоянно переезжали из города в город» (И.С. Свенцицкая).
Столь же легко покидали родину средневековые люди. Самый дух христианской религии гнал их в путь, писал Ж.Ле Гофф: «Человек лишь вечный странник на сей земле изгнания – таково учение церкви». В первые века ушедшего миллениума толпы школяров отправлялись на своих двоих в Париж, Болонью, Оксфорд, Салерно или иной отдаленный город, славившийся своей школой или университетом, дабы там юной душе и уму открылись новые богословские или светские истины. Не сидели на месте и подмастерья: они бродили по свету в поисках хлеба и работы. Важнейшим феноменом того времени были также странствия рыцарей. Эти походы, принимая форму то Реконкисты, то искания Святой земли, решительно меняли карту мира.
В XVI веке в дорогу устремились юные отпрыски аристократических фамилий. Они спешили свет повидать, да ума поднабраться. За ними тянулся целый шлейф слуг, лакеев, учителей, менторов, опекунов, дядек и кучеров Вся зта депутация оседала при дворе какого-нибудь монарха, где взрослеющий бонвиван обретал «политическую мудрость» и «разумный опыт», усваивал «правила придворного тона» и «куртуазные манеры». Наконец, после долгого «отпуска» он возвращался на родину, многое повидав и пережив, многому научившись.
Прошли столетия. В конце XIX века люди все чаще отправляются в путь. Залогом тому стало появление паровоза, парохода и современной почты, легко и быстро доставлявшей весточки издалека, а также оживленное дорожное строительство, охватившее не только Европу, но и другие части света.
Однако это означало также, что время путешествий подошло к концу. Путешественник XVIII века мог остановиться везде, турист XX века мог побывать везде. Серьезное, глубокое постижение других культур, присущее прошлым векам, сменилось беглым, мимолетным осмотром.
В наше время дальние поездки доступны всем и потому банальны и неинтересны. В те времена, когда путешественники отправлялись в дорогу, сидя в карете, расцвел увлекательный литературный жанр: «путевые очерки». Восемнадцатый и девятнадцатый века изобиловали подобной литературой. «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года» здесь соседствовало с «‘Письмами русского путешественника», а «Путешествие по Гарцу» встречалось с «Путешествием ко Святым местам в 1830 году».
Даты, донесенные названиями книг, знаменуют важный рубеж. Медлительные поначалу поезда все равно двигались в три раза быстрее, чем почтовые кареты. С их появлением расстояния между городами и странами уменьшились на две трети. «Век шествует путем своим железным» – писал Е. Баратынский уже в 1835 году. «Даже элементарные понятия о времени и пространстве пошатнулись. Железные дороги убили пространство, и нам остается лишь коротать время» – такой приговор изрек Генрих Гейне в следующем десятилетии – в 1843 году.
Появление авиации превратило романтику дальних поездок в скучнейшее «время ожидания». Несколько часов приходится созерцать в иллюминаторе однообразный фон. Древняя идея путешествия окончательно умерла. Главной целью человека странствующего стало не движение, а пребывание. Человек до предела уплотнил время и лишился пространства.
Недавно я имел возможность повидаться и слегка побеседовать с 93-летним Эдвардом Теллером. В его Стэнфордских краях состоялась встреча трех водородных бомб – британской, советской и американской. Это помогло мне завершить сочинение на тему, которую я давно обдумывал.
Геннадий Горелик
Две Параллели Между Тремя Перпендикулярами: Андрей Сахаров, Роберт Оппенгеймер, Эдвард Теллер
Даже тем читателям, кто в школе был отличником по геометрии, я бы не советовал пытаться изобразить заглавие статьи на бумаге в виде чертежа. Ничего не получится. Сам пробовал – а у меня с математикой было все в порядке.
Но то, что невозможно начертить на бумаге, оказалось возможным в жизни – в той хитро закрученной практической жизни, которую история XX века предложила трем физикам-теоретикам, перечисленным в подзаголовке.
Русскоязычному читателю вряд ли надо напоминать, что Андрей Сахаров – отец советской водородной бомбы. На том же газетно-условном языке Роберт Оппенгеймер – отец атомной бомбы, а Эдвард Теллер – отец водородной (уже без географического эпитета). Не буду объяснять здесь степень условности этих титулов. Скажу только, что Роберт Оппенгеймер получил свой титул за организаторские заслуги – он возглавлял мощную научную команду, создавшую первое ядерное оружие. Эдварду Теллеру титул принесли его способности политико- изобретательские – он убедил руководителей США, что делать водородную бомбу необходимо, и выдвинул ключевую физическую идею. Титул же Андрея Сахарова основан целиком на его научном изобретательстве. (Сейчас вряд ли уже кто удивится, что выражение «отец советской атомной бомбы» осталось без применения, – слишком велик был вклад разведки.)
Титульное сходство отцов военно- ядерного века на первый взгляд усиливается от того, что Андрей Сахаров усматривал «разительные параллели» между собой и двумя его американскими (анти-)коллегами.
Но самое поразительное – то, что он видел сразу обе параллели. В этом я убедился, когда одна из них в 1992 году привела меня в Америку. Меня пригласили на конференцию «Наука и власть» – сделать доклад о «деле Сахарова». Второй – параллельный – доклад делал американский историк о «деле Оппенгеймера». Слушая докладчика, я диву давался, как можно сопоставлять столь разные дела.
«Дело Оппенгеймера» состояло в том, что его в 1954 году лишили допуска к секретным сведениям. При этом он мог защищать свою позицию в ходе специального слушания, на котором в его защиту выступали коллеги. И это в большой степени гласно, с публикацией стенограмм и обсуждением в прессе. Лишение допуска к оружейным секретам не повредило положению Оппенгеймера в науке – он оставался директором престижного института (одним из сотрудников которого был Эйнштейн). Сравнимо ли это с тем, что выпало на долю Сахарова: тотальная клевета, круглосуточный надзор спецслужб, бессудная ссылка, общественная изоляция, принудительное кормление и прочие советские прелести?!
А американские же участники конференции, вполне симпатизируя Сахарову, недоумевали вполголоса, как это он мог смотреть на Оппенгеймера и Теллера «с равным уважением». Ведь для американской прогрессивной общественности, говоря советским языком, это вписанный в анналы пример ученых, стоявших по разные стороны баррикады. Языком газеты «Правды», Теллер «обвинил в измене своего коллегу Р. Оппенгеймера за то, что тот выступил против дальнейшей разработки ядерного оружия».