Столь же символично, как мне кажется, и колоссальное значение, которое придают россияне телевидению в мировой истории XX века. Дело не только в том, что они активно смотрят телевизор. Мне кажется, сочетание приобщенности и личного неучастия в событиях на телеэкранах носит у нас особый смысл: отстраненности, взгляда со стороны (что, впрочем, не исключает эмоций, даже сильных). Я бы увидел тут своеобразный «комплекс зрителя».
К самым важным социальным преобразованиям XX века россияне прежде всего относят всеобщую грамотность, бесплатное образование, опять-таки развитие средств массовой информации, бесплатное здравоохранение. За подобной синонимией «всеобщности» и «бесплатности» – замечу, опять для большинства опрошенных, независимо от их образования, возраста, профессий – стоит представление о себе исключительно как о подданном государства, «подопечном человеке». Отсутствие платы для него воплощает социальное равенство. Государство – не общество! – есть источник любых социальных, равно как и технических (космических – читай военно-промышленных) изменений. А демократические преобразования и свободы, высокий уровень жизни, возможности социального продвижения, ставшие доступными большинству именно в XX веке, входят в определение столетия не более чем для 3-5 процентов опрошенных россиян.
Для американцев, по данным опроса института Гэллапа, в пятерку самых значительных событий XX века вошли достижение избирательного права для женщин и принятие акта о гражданских правах в 1964 году. Субъект таких событий – разумеется, общество, а не государство.
Похожий опрос мы проводили в 1989 году. Тогда тон явно задавали демократически настроенные образованные фуппы, потому среди самых значительных для страны событий уходящего века значились не только Отечественная война и авария на Чернобыльской АЭС, но и Октябрьская революция, репрессии тридцатых годов, начало перестройки, Первый съезд народных депутатов СССР, XX съезд партии и развенчание на нем культа личности, а далее нэп, столыпинские реформы, февральская революция. То есть значимыми общество признавало моменты крутых поворотов советской истории. Присутствовал в сознании и «альтернативный» путь, по которому могла пойти страна и который в конце восьмидесятых широко обсуждался.
Через десять лет, на рубеже века, вся символика этой альтернативной траектории развития России потеряла былое значение – как и авторитет вчерашних политиков и трибунов. «Окном» в мир стал исключительно телевизор. Общими для всех ею зрителей самыми важными событиями остались Вторая мировая, чернобыльская авария, полет Гагарина в космос.
Вперед выдвинулась семантика тяжких для страны, прежде всего военных испытаний: помимо начавшихся позже чеченских войн, первой и – особенно – второй, вновь вспомнили Афганистан. Так что теперь перестройка воспринимается совсем на ином, в основном негативном фоне и связывается в общественном сознании уже не столько с началом чего-то нового, не с альтернативами общественного развития, сколько с крахом прежнего государственного целого. При этом катастрофизм самих военных событий, социальные причины, их вызвавшие, и серьезные человеческие последствия – все это вытеснено теперь в девяностые годы как в период разрушения общего прошлого (и легенды об испытаниях и победах). А из самог о этого прошлого все плохое, наоборот, старательно вытеснено на самую периферию внимания: так, ни к числу наиболее значительных событий столетия, ни к числу самых болезненных разочарований века россияне сегодня не относят ни ГУЛАГ, ни Холокост. Более того, и падение Берлинской стены, и даже распад СССР для них значат меньше, чем, например, для граждан США.
За десять лет изменились смысл оценок, их направленность и модальность. Ушла нацеленность на будущее, семантика начата и альтернатив, зато главной стала ностальгия. Она и легла в основу восприятия истории; можно сказать, что для большинства наших собеседников история – это «то, что мы потеряли», что ушло, разрушено, отнято (а не то, что построено, что приобрели, сохранили или отстояли).
В 1989 году на вопрос, кому наша страна может служить примером, обшим ответом было: «никому»; носителями ценного опыта виделись тогда Япония, США, Швеция. Сегодня, наоборот, выясняется, что Российская империя и Россия сделали для человечества в XX веке куда больше полезного, чем вредного, и принесли человечеству куда больше пользы, чем США. В марте 1999 года на том, что СССР был великой державой столетия, прежде всего настаивали наиболее пожилые и наименее образованные наши собеседники; всего через год, в апреле 2000, во всех группах, независимо от возраста и образования, установилось полное согласие относительно того, что «Россия в настоящее время является великой державой». Похоже, интеллигенция уступает свое место властителя дум и выразителя самых общих представлений; и уступает кому? – самым периферийным социальным группам.
Нынешний список выдающихся политических деятелей возглавляют И. Сталин и В. Ленин; они вместе с Л. Брежневым обязаны своей популярностью опять-таки прежде всего наименее образованным и наиболее пожилым людям. Ю. Андропов – герой «среднего поколения россиян со средним образованием». Но, по нашим данным, эти предпочтения все больше разделяют теперь и молодые, и образованные. Другой опрос выделил четырех лидеров столетия (по порядку): Ленина, Сталина, Гитлера, Горбачева.
Символические фигуры реформаторов, инициаторов относительной либерализации, демократизации, перестройки, чью авторитетность должна была бы задавать и воспроизводить, казалось бы, именно интеллигенция, оттеснены в самый конец списка.
Однако не могли же совершенно бесследно пройти, не оставив ни малейшего следа в общественном сознании, оттепель и – особенно – перестройка?! И не прошли. В головах соотечественников застряли, например, А.Д. Сахаров и А.И. Солженицын; Андрей Дмитриевич даже вышел на третье место, когда опрашиваемым предложили назвать трех людей, «которых с наибольшим правом можно назвать «русскими кумирами XX века»; тут Сахаров обошел и Ленина, и Сталина. Но посмотрите на весь этот пантеон русских кумиров (в порядке предпочтений): Ю. Гагарин, В. Высоцкий, А. Сахаров, Г. Жуков, А. Миронов, В. Ленин, Л. Толстой, А. Солженицын, И. Сталин, Л. Орлова.
Иными словами, символический пантеон сегодняшних россиян есть результат наложения нескольких процессов и эпох. Основу его составляют советские вожди и военачальники (для самых старших россиян) вкупе с телевизионными кумирами 70-80-х годов (для среднего поколения), к которым годы гласности и перестройки добавили малочисленные вкрапления прежде запретных (интеллигентских) кумиров тех же двух десятилетий, предшествовавших эпохе «развала и упадка», девяностым годам.
Прошлое становится историей, когда в обществе появляются самостоятельные группы или хотя бы группы деятельных и авторитетных людей, которые считают это прошлое своим не потому, что они в него «вляпались» или им его «навязали», а потому что они сами, вместе с другими, это прошлое осуществляли, выбирали те, а не иные действия, инициировали те, а не иные события, а потому понимают их смысл, готовы его отстаивать или корректировать, в любом случае – за этот смысл отвечать.
Плоды своего осмысления такие люди (такие группы «властителей дум») предъявляют «большому» сообществу, которое уже широко этот опыт обсуждает, принимает, берет на вооружение, транслирует следующим поколениям.
Это предполагает традицию, которая опирается на определенное устройство общества – с множеством оформленных групп и социальных институтов, с мошными горизонтальными связями между ними, с особой системой коллективной памяти. Это, собственно, и есть общество – в совокупности разнообразных групп, структур, органов, систем, объединенное универсальными ценностями и общими критериями оценок, согласованными и признанными правовыми и моральными ориентирами.