Если говорить о формировании религиозных основ цивилизации, проблема острого выбора, ситуации двойственности начинается не с Ивана Грозного. Это проблема, которую Владимир Соловьев называл национальным самоотречением, так он именовал крешение Руси. Это был первый факт национального самоотречения от язычества к христианству. Сама по себе дилемма «язычество-христианство» была весьма драматична. Современные судьбы христианства в России в XX веке показывают, что именно дилемма «язычество-христианство» во многом остается главным внутренним противоречием. Двоеверие как основа российской цивилизации тоже является одной из причин, которая порождает раскол, инверсионные процессы.
История представляет собой нелинейный, архитектонический процесс, складывающийся из нескольких уровней, слоев. В этом смысле сложность исторического процесса возрастает за счет того, что то прошлое, от которого мы уходим, сопровождает нас как некий довесок, значительно меняющий всю конфигурацию наших представлений, надежд, целей. Идея Пригожина о том, что если к равномерно раскачивающемуся маятнику привесить еще один маленький маятник, то раскачивание маятника станет совсем нелинейным и приведет к хаотическим формам, – вот модель превращения порядка в хаос. В России происходит то же самое: каждый раз к историческому маятнику привешен маленький маятничек, и, может быть, не один, который путает все карты.
Какого рода последний выбор мы делаем?
Значит ли это, что мы решаем одну и ту же проблему в XVII веке, 17-м году и сейчас?
Думаю, что нет. Каждый раз мы решаем в другом контексте, при другом соотношении сил. Я пытаюсь представить большие этапы истории, где каждый раз довлеет какой-то один определенный процесс. До XVII века на протяжении всей Древней Руси все социокультурные процессы носили кумулятивный характер – собирались в снежный ком, хаотическое малоорганизованное единство, которое в результате русского религиозного раскола распалось и начался процесс дивергенции. И процесс этот на протяжении XVIII, XIX и начала XX века последовательно шел по всем уровням. В этом смысле противоречия консерваторов и радикалов, западников и славянофилов, технократов и гуманитариев были процессами дивергенции.
В XX веке – с начала Первой мировой войны – процесс дивергенции сменился процессом селекции – процессом размежевания, сознанием железного занавеса и эмшрации, постоянной конфронтацией по каждому политическому, религиозному, национальному поводу.
Сейчас начался еще один драматический этап для России, которая привыкла представлять, что она при всей своей расколотости и двойственности целостна. Россия вступила в ту фазу конвергенции, когда вдруг приходится соединять эмигрантское, советское, диссидентское наследие и официозно-коммунистическую линию, западное наследие и наследие кавказцев или каких-то других азиатских народов. Возникает некая хаотическая мозаика, которая первоначально человеку, оказавшемуся в состоянии этого хаоса, представляется катастрофой. Но в истории так не бывает. Всякого рода мозаичность – это не катастрофа, а форма постепенного слияния и возникновения какой-то новой конфигурации, нами еще не мыслимой.
Я думаю, что возникающая сейчас конфигурация, как бы, быть может, Путину ни хотелось восстановить какие-то коммунистические традиции, на деле является лишь благим пожеланием его и окружающей его элиты. На самом деле, прошлое может мешать будущему, тормозить его, но не может упрашшть им, выработать некие рецепты решения тех проблем, которые не были известны в прошлом.
Я думаю, что последний выбор сегодня – не выбор между Европой и Азией, советским и либеральным, посткоммунистическим наследием. В каком русле будет развиваться тот синтез, который складывается сегодня, мы не можем пока представить. Это совсем другой выбор.
Алексей Давыдов
«Менталитет, психология – вот что объясняет историю народа»
В XVII веке в российской культуре наряду с соборностью, авторитарностью только нарождались элементы либерализма, прораставшие спонтанно. Сегодня мы имеем либеральную тенденцию в русской культуре. Которой раньше не было. Поэтому, говоря о XVII веке, мы не можем говорить о выборе между соборностью, авторитарностью и либерализмом. Но сегодня выбор состоит именно в этом – мы идем к господству традиционализма или к господству либеральной идеи? Я полностью согласен, что Россия в ее нынешнем виде нежизнеспособна.
Но в российской культуре в начале XIX века возникла сильная либеральная тенденция. Она и служит залогом того, что Россия окончательно не погибнет. В русской культуре существует потенциал, который свидетельствует о том, что процесс может быть благотворным.
Хочу напомнить, что начиная с Пушкина возникла и существовала серьезная критика российской архаики. Возьмите образ Онегина. Как сказал Ключевский, это была неудобная поза русской культуры, и критика этой искусственной позы прослеживается дальше через Чехова и до сегодняшнего дня в передачах НТВ. Вот примеры. Образ царя Бориса – это постоянное стремление к добру, которое автоматически производит зло; лермонтовский образ человека- Каина – и Печорин, и Вадим, и Александр – это критика человека, который не знает, зачем он родился; Гоголь – и Чичиков, и Хлестаков – это люди типа «ни то ни се». Творчество Гончарова – его герой бессилен в действии; художник Райский не умеет рисовать; любовник Саша Адуев не умеет любить и не хочет понимать, что это такое; Марк Волохов, который рвет жизнь на куски ради того, чтобы ее улучшить. И наконец, Илюша Обломов, который вообще не хочет учиться жить. Но это не все – тургеневский мужчина – «переливатель из пустого в порожнее», человек «вывихнутый», «нравственный калека» – как только его ни называет писатель! Далее, с одной стороны, «Бесы» Достоевского, с другой – человек, который вообще не в состоянии принять никакого решения, у Чехова. Вспомним «Вишневый сад», «Чайку» – какое бы решение какой бы персонаж не принимал, все равно оно ведет к гибели, к катастрофе.
И это – наша литература, и образы ее – не придуманные, не высосанные из пальца, это обобщенные образы реальных жителей этой страны, России. И интеллигенция, в частности писатели, литераторы, являя эти образы, выражали к ним свое отношение. И это – мощная критика «особенностей» русской культуры – привычек, поведения, традиций, особого уклада мыслить и жить. Что составляло и в большой степени составляет русский менталитет, который, думаю, многое объясняет в истории народа.
Почему мы часто цитируем либеральные мысли Витте, Кавелина, Бердяева? Мы их ценим, но это лишь эпизоды в истории. У нас же есть непреходящие либеральные ценности. Это неполитические, неувядающие формы либерализма. Это пушкинско-чеховская методология анализа русской культуры, где критика российской архаики занимает главное место. Давайте цитировать наши непреходящие ценности, и через них учиться понимать себя.
Пушкинско-чеховская логика анализа русской культуры не только критическая, но и очень конструктивная. В ней можно выделить, как минимум, три слоя конструктивизма, дающих надежду, что мы, возможно, не умрем и выбор наш будет в значительной степени либеральным. Бердяев и другие говорили о развале России, отходе от церкви. Она же демонстрирует антицерковный бунт и одновременно попытку по-иному понимать Бога, очень важная вещь, неотрефлектированная в нашем обществе.
Эти попытки опираются, как ни странно, на образ Иисуса. Для русского человека, вообще говоря, проблемы Бога не существует: ему все ясно. Все ответы есть или в церкви, или в Библии, или в Уставе КПСС, или в «Домострое», или в русском обычае. Великая писательская традиция ставит вопрос совершенно по-иному. Гоголь не случайно «раскололся» именно в своей религиозности – между богом-отцом и Иисусом. Гончарову задавали вопрос: «Ты же веришь в Бога?» – «Верю». – «Тогда пошли в церковь». – «Не пойду». То же самое происходит с Тургеневым.