По южному краю Восточной Европы постоянно сказывалось влияние понтийских и кавказских кровей, делающих черты лица (особенно те, что имеют сигнальное значение: губы, брови, ноздри, бороду) крупными и яркими. Греки, италийцы, скифы (чьи очи. возможно, и «жадные», но ничуть не монгольские, а, наоборот, весьма «совиные») – вот неполный перечень понтийских мигрантов, расцветивших наших южан.
В первом тысячелетии новой эры усилились миграции с запада – в первую очередь славянских групп. Предки славян – это аборигены Центральной Европы с ярко выраженным «средним» европеоидным типом. По мере движения на север и восток они эту «усредненность» теряли, смешиваясь с местным населением – балтами, уральцами, понтийцами и полумонголоидными степняками.
Вообше-то внешность «типичного» славянина расходится с бытующим представлением: это шатен с крупными выступающими чертами лица. Такие часто встречаются в Чехии, Словакии, Польше. А те блондинистые, голубоглазые и (самое главное) плосколицые «славяне» обладают существенной балтской и уральской примесью.
Далее, на северо-востоке ощущается влияние беломорского типа – в характерном уменьшении «среднего этажа лица» (так ученые называют промежуток от корня до основания носа). Продвигаясь на восток, славяне смешались не только с балтами, но и с людьми уральско-лапоноидного типа – именно такое происхождение имеет основная доля населения «российской глубинки».
Наконец, юго-восточные русские и татары отличаются «добавкой» еще двух типов: степного (для которого характерно небольшое, округлое лицо со слабо выраженными монголоидными чертами), а также средиземноморского (узколицые, смуглые, носатые). Первый тип проник через Южный Урал, а второй – через Причерноморье и Волгу. И вот результат: в Казани можно встретить людей с внешностью итальянцев и калмыков, эстонцев и узбеков, и все они будут называть себя татарами!
Выше было сказано, что население центра Восточной Европы образовано смешением волн с «четырех сторон света». Это не вполне верно. Существенным оказалось и влияние «снизу» – от древнего пласта аборигенного населения, так называемых восточных палеоевропейцев. Для них характерны вытянутый вверх свод черепа, очень крупное лицо, широкие скулы, но довольно узко посаженные глаза. Такие люди некогда были распространены от Днепра до Алтая. Они встречаются и сегодня: мощные, с рыжеватыми кудрями и здоровенной, насупленной (за счет выступающего надбровья) физиономией.
Как видим, русский народ по своему происхождению весьма неоднороден. Поэтому едва ли уместно гово* рить о каком-либо едином «прародителе» русских (либо славян). Антропологический покров очень инертен и меняется неохотно. Если пришельцы не занимаются целенаправленным истреблением аборигенов, их гены теряются, словно капля краски в бочке с молоком.
Возьмем, например, распространенное представление о влиянии неких «монгольских» завоевателей на Русь. Если бы в население Центральной России веками вливались настоящие континентальные монголоиды, оно бы уподобилось казахам, хакасам, камчадалам или иным метисам европеоидов и монголоидов (ибо признаки последних очень устойчивы). Однако ничего «хакасского» в сравнительно монотонном расовом ландшафте наших центральных областей не наблюдается – ни сегодня, ни, судя по черепам, вскоре после «ига». Как уже говорилось, слегка «восточный» облик русских связан с лапоноидным влиянием. В антропологическом отношении так называемое татаро-монгольское иго отражает влияние не настоящих монголоидов, а населения Приуралья, чья внешность гораздо ближе существующему в нашей культуре образу «татарвы», нежели облик настоящих монголов.
Собственно монголоидный компонент прибывал в Восточную Европу через степную зону (в последние века главным образом из Казахстана) и проявил себя, например, у башкиров, татар, ногайцев, а также у восточных украинцев. Вспомните Тараса Бульбу или картину Ильи Репина с запорожскими казаками – те хищные глаза, татарские усы, да пучки волос на бритой голове. Эти называли себя казаками. А совсем недалеко, за Волгой и рекой Урал, кочевали какие-то… казахи. Неужели такое сходство наименований случайно?
В последние века Восточная Европа испытала интенсивные миграции. Резко увеличилась доля городского населения, а в нем замерцали южные примеси, привнесенные кавказскими, понтийскими, семитскими мигрантами. Кроме того, выделился мощный слой, образованный смешением украинских и уральских кровей. Особенно на территории Сибири и Дальнего Востока. Почему именно так?
Начнем от обратного. Население центральных областей России было относительно оседлым, с глубокими земледельческими традициями (переходящими в культ). Именно сюда пришли славяне-земледельцы, став вначале «огнищанами», выжигавшими лес, чтобы возделывать тяжелую почву, затем «крестьянами» – это название подразумевало безальтернативную принадлежность не только к христианскому монотеизму, но и к земледелию. В Приуралье и на Русском Севере оседлых традиций не было – тамошнее население легко срывалось с места и уходило осваивать иные рубежи государства. И лица первых колонистов Сибири и Дальнего Востока – прекрасные образцы уральского и беломорского антропологических типов. А для украинцев основная причина сорваться с места – перенаселенность. Естественное плодородие увеличивало плотность населения, и люди ехали на восток, где «легче дышать», где больше заработки. Особенно интенсивно миграции с Украины происходили во второй половине XX века. Поэтому современные сибирские и дальневосточные семьи часто имеют родственников на Украине и реже – в Приуралье (эти корни обычно погребены более чем тремя поколениями). Эти светлые, крупные, «красивые, двадцатидвухлетние» экземпляры, потомки чумаков и чувашек, комяков и казачек, разлетелись по всему Союзу – их видели в Туапсе и Севастополе, встречали в Усть-Камчатске и во Владивостоке, в Магадане и Североморске… И везде они называли себя русскими. Видимо, так тому и быть.
Вернер Гейзенберг и атомная бомба: новые споры
Михаил Вартбург
Материалы, недавно опубликованные фондом Нильса Бора, снова всколыхнули общественность: они в очередной раз возвращают к спору о том, каково было истинное участие Вернера Гейзенберга в попытке создания «нацистской атомной бомбы» во время Второй мировой войны.
Гейзенберг – великий физик, и это не подлежит сомнению. В 1925 году он создал матричный вариант квантовой теории (несколько позже Эрвин Шpeдингер создал ее «волновой» вариант), в 1927 году установил знаменитое «соотношение неопределенностей», носящее его имя, опубликовал ряд основополагающих, фундаментальных работ по релятивистской квантовой механике (соединение квантовой теории и теории относительности), по единой теории поля и теории ферромагнетизма и был по праву удостоен Нобелевской премии. Он оставил также интереснейшие и глубокие статьи и книги по философским проблемам естествознания, нисколько не утратившие актуальность и по сей день. Все это обеспечивает ему заслуженное место в «пантеоне» современной науки, и это не вызывает никаких споров. Споры вызывает его поведение во время Второй мировой войны. Вместе с некоторыми другими немецкими физиками он предпринимал, по заданию нацистских властей, попытки создания атомной бомбы. Во время войны союзникам не было известно, как далеко продвинулись эти попытки. Понятно, что заполучи нацистский режим такое оружие, ход войны мог бы пойти иначе, даже на ее последних стадиях, и поэтому заявления Гитлера о наличии у него некоего «чудо-оружия» внушали союзникам серьезную тревогу. Не случайно американцы создали специальную группу физиков, получивших секретное задание: продвигаясь вместе с наступающими войсками, захватить немецкие центры атомных исследований и работавших там специалистов. Эта операция завершилась тем, что Гейзенберг, Вейцзеккер и несколько других видных физиков, занимавшихся созданием немецкой атомной бомбы, были взяты в плен и доставлены в специально отведенное для этого место, где их показания – и даже их разговоры друг с другом – были записаны и тщательно изучены специалистами.