Шпеер был убежден в этом. Он говорил то, что внушили ему физики. Сам Гейзенберг убедил его в том, что атомную бомбу нельзя создать в ближайшие годы. Однако на то были свои причины, неизвестные властям. Чем дольше ученые работали над атомным проектом, тем яснее вырисовывались трудности, стоявшие на их пути. Поэтому не было резона привлекать внимание властей к данной работе, незачем было уверять их, что «мы готовы создать чудо-оружие для Рейха».
Впоследствии профессор Гейзенберг так сформулировал позицию немецких физиков в годы войны: мы не имели желания изготавливать атомную бомбу и были лишь рады тому, что обстоятельства избавили нас от необходимости работать над атомной бомбой.
Гейзенберг лукавил. Немецкие физики создали бы это оружие, будь у них достаточно времени. Они были типичными «кабинетными учеными девятнадцатого века»: экспериментаторами и прагматиками. Их нельзя назвать ни «воплощением зла», ни «совестью эпохи». Азарт исследователей гнал их вперед, а чувство опасности, невольно исходившее от властей, заставляло сдержаннее и рассудительнее выбирать цели своих исследований, не обещать неисполнимое, дабы не нести потом «невосполнимую утрату». Они не испытывали моральных терзаний; они ставили перед собой вполне достижимую цель и, преследуя ее, проводили эксперимент. Один, другой, третий, пока не добивались успеха.
Так они действовали и тогда. Возможные цели: бомба и ядерный реактор. Из-за нехватки средств лучше ограничиться одной из них. Возможная неудача более наказуема в первом случае, поэтому все силы и средства надо употребить на то, чтобы изготавливать реактор, а не бомбу.
Вполне возможно, что немецкие ученые все же построили бы реактор, а затем стали бы создавать атомную бомбу. Тот же Гейзенберг даже в последние месяцы войны готовился к эксперименту с реактором. Его гнала одержимость исследователя; любопытство влекло его вперед. Немецкие физики могли бы добиться успеха еще в начале сороковых, однако вмешались субъективные факторы: личные качества людей, руководивших атомным проектом в Германии, а также взаимоотношения теоретиков и практиков в ученой среде. Поговорим об этом подробнее.
Во-первых, подчеркнем, что в США атомным проектом руководили высшие военные чины. Что же было в Германии? Первым «уполномоченным по ядерной физике» стал профессор Абрахам Эзау. Атомный проект мало увлекал его; он был слишком приземленным человеком, чтобы верить во «всемирную электростанцию в шарике урана». Современники так отзывались о нем: он был человек «порядочный и скромный, очень много знающий и многого добившийся», человек, которому «уже не о чем мечтать». Подобные черты достойны похвалы, но разве можно отнести эту фразу – «уже не о чем мечтать» – к ученому, возглавлявшему загадочный «атомный проект». Здесь, как нигде, требовались люди увлеченные, одержимые идеей. Только мечтатели и идеалисты могли создать атомную бомбу. Прочим путь в царство атома был заказан.
Профессор Герлах, сменивший Эзау, был еще менее энергичен, чем его предшественник. Он явно недооценивал своих американских коллег. Он полагал, что те гораздо практичнее нацистов, и потому «призрак атомной бомбы» вряд ли их увлечет. Нет, они слишком большие реалисты, чтобы тратить на эту работу сотни тысяч долларов! Кроме того, стараясь уберечь немецких физиков от отправки на фронт, он откровенно «раздувал» любую программу. Чем больше научных групп будет заниматься одной и той же работой, – пусть мешая друг другу, пусть отнимая другу друга ценнейшее сырье, – тем больше ученых ему удастся спасти. При дефиците урана и тяжелой воды это было катастрофой.
Итак, ученые, руководившие физикой в Германии, лишь тормозили работу над атомным проектом – и не важно, что двигало ими, непонимание целей или желание «спасти отечественную науку». Немецкие физики могли создать атомную бомбу, потому что обладали и нужными для этого знаниями, и необходимым сырьем (пусть его было не так много), но немецкие физики не могли создать атомную бомбу, потому что свои знания они использовали прежде всего, чтобы накапливать новые знания, и потому что все необходимое сырье (тем паче, что его было не очень много) тратили на проведение каких угодно «интереснейших экспериментов», но только не на создание атомной бомбы.
Теперь поговорим о «другом факторе» – о вражде теоретиков и практиков в немецкой науке. Бесспорным лидером среди ученых был Вернер Гейзенберг, один из создателей квантовой механики, получивший Нобелевскую премию в 32 года. Если бы во время войны он держался подальше от атомного проекта, возможно, немцы бы и добились успеха, но он фактически подчинил все работы над этим проектом своим собственным интересам. Он почти без ограничений получал деньги и сырье и тратил их на проверку своих гипотез, лишая коллег возможности проводить эксперименты, которые, как мы можем судить, принесли бы успех.
Немалую роль в этой «узурпации ядерной физики» сыграли еще два человека, составлявшие ближайшее окружение Гейзенберга. Это – Карл Вирц и Карл Фридрих Вейцзеккер, ученые очень талантливые, многое сделавшие для науки, но «страшно далеки они были» от практики и особенно от нужд военной промышленности. Всех троих интересовала прежде всего своя карьера в науке, а не «победа любой ценой». Все трое затевали дорогостоящие эксперименты лишь для того, чтобы поверить их результатами свои теоретические выкладки. Собственно говоря, так поступали и поступают ученые во всех странах – но лишь в мирное время. «Создавая теоретические основы науки», не выиграть войну. Своими исследованиями военных лет Гейзенберг снискал лишь похвалы коллег, нечто эфемерное и удовлетворяющее одну только гордыню. Своими исследованиями военных лет американцы добились иного, более осязаемого успеха: создали атомную бомбу.
Упомянем и другие причины.
Так, сообщения абвера лишь успокаивали немецких физиков: до последних дней они были уверены, что намного опережают американцев. В конце тридцатых годов они, действительно, опережали их, но быстро растеряли преимущество. Последним их успехом стал опыт Гейзенберга и Депеля, проведенный весной 1942 года: тогда впервые в мире удалось зафиксировать размножение нейтронов. После этого эксперимента немецкая наука фактически «топталась на месте».
Немецкие ученые оказались сразу в двух технологических тупиках. Всю войну они пытались научиться обогащать уран-235, всю войну «налаживали» производство тяжелой воды, но так и не довели оба этих дела до конца. У них появлялись опытные образцы установок, способных разделять изотопы урана, но дальше образцов ничего не продвинулось. Еще хуже обстояло дело с производством тяжелой воды. Долгое время ученые уповали лишь на «чистую случайность» – небольшую норвежскую фабрику, способную выпускать немного тяжелой воды. О строительстве подобного завода в Германии говорили не раз, но разговорами все и кончилось.
В январе 1941 года, во время опыта в Гейдельберге, профессор Боте допустил ошибку, которую многие считают «роковой». Он доказал, что в качестве замедлителя нельзя использовать графит. Все опыты с этим материалом прекратились. Ошибка выявилась лишь в 1945 году, когда было поздно. Вероятно, причиной неудачи стали примеси азота, попавшие в графит из воздуха. После этого работа над «урановым проектом» застопорилась. Почему Боте не стал повторять опыт ради проверки полученных результатов? Очевидно, сказался авторитет Гейзенберга, раскритиковавшего графит еще в феврале 1940 года.
Наконец, отметим и то, что с середины 1943 года заниматься научной работой в Германии стало крайне трудно. Страна подвергаюсь постоянным бомбардировкам. Целый ряд важнейших экспериментов был из-за этого сорван.
Итак, немецкие ученые сосредоточили все силы на создании ядерного реактора, но им не удалось его сконструировать. Мало того: им не удалось убедить власти в том, что реактор нужен стране, ведущей войну. Поэтому к атомному проекту относились как к чему-то второстепеннному, «экзотическому». Его могли бы закрыть, если бы не энергия, авторитет, связи таких людей, как Гейзенберг и Вейизеккер. Его сохранили, но вниманием и поддержкой нацистских политиков он не пользовался. Разве можно сравнить дружную и целеустремленную работу американских ученых, участвовавших в Манхэттенском проекте с неторопливой и даже расхлябанной работой немецких ученых, работой, протекавшей в атмосфере вечных склок и ссор, работой, в которой одни участники проекта с нескрываемой враждой относились к другим, работой, в которой одни ученые порой затрачивали больше энергии на то, чтобы сорвать эксперимент своего коллеги, чем поставить собственный опыт?