Море отражается в небе; небо отражается в море
Эрин Булатов подчеркивает идею зеркальной симметрии – но Илья Пригожин считает симметрию лишь частным и не доминирующим принципом организации вещества времени, жизни; в этом можно убедиться глядя на рисунок: солнце лишь одно на всех, и каждая волна, каждая капля волны неповторима.
Но отношению к классическому рационализму и его наследию культура последних десятилетий века предлагала на выбор два типа позиций. Первая из них – собственно, ведущая – была представлена различными по степени агрессивности и радикальности спорами с ним и его наследием. Собственно, эта-то как раз и главенствовала, и задавала общий тон интеллектуальной ситуации. Второй тип позиции – надо сказать, менее популярный – сводился к защите рационалистического наследия. Пригожин предложил позицию третьего типа: как бы спор, но спор защищающий, оберегающий то, против чего он, казалось бы, направлен. Спор, имеющий целью нарастить, увеличить, расширить, продолжить своего «противника».
Цель и ведущий идеал Пригожина, естественника с интеллектуальной чувствительностью гуманитария, – именно цельность: и картины мира, и разных сторон познающего мир человека. По крайней мере, в одном он эту не лишенную утопичности программу осуществил: в самом себе. Он предпринял реальную попытку такой цельности, и вот мы можем наблюдать его результаты. Самое интересное в этом то, что «территория» для этого была выбрана нетрадиционная для подобных экспериментов с цельностью. Обычно они осуществлялись на территории искусства, в крайнем случае – философии. А Пригожин избрал для этого территорию естественных наук. Тех самых, которым в классическом их варианте не раз предъявлялись обвинения в расщеплении первоначальной цельности, некогда будто бы объединявшей человека и природу. (Подозреваю, конечно, что это их изначальное якобы единство, такой же конструкт, как и многое другое. Впрочем, это совершенно не важно: это – конструкт из числа тех, что имеют культурную действенность посильнее иных фактов.) Именно на этой неожиданной территории он объединил традиционные инструменты и объекты естествознания с «гуманитарной» постановкой самых общих вопросов (при сохранении корректной «естественнонаучности» вопрошаний частных).
«Каждый великий период в истории естествознания, – пишет Пригожин в предисловии к «Порядку из хаоса», – приводит к своей модели природы. Для классической науки такой моделью были часы, для XIX века, периода промышленной революции, – паровой двигатель. Что станет символом для нас?». И ответ он дает неожидан ный. Он выбирает не компьютер, не химическую или, допустим, ядерную реакцию, как услужливо подсказывает воспитанное на современных стереотипах воображение. Нет, он выбирает произведение искусства, причем предпочтительно древнего, архаического. «Наш идеал, по-видимому, наиболее полно выражает скульптура – от искусства Древней Индии или Центральной Америки доколумбовой эпохи до современного искусства». Именно в «наиболее совершенных» образцах находит он ее: «например, в фигуре пляшущего Шивы или в миниатюрных моделях храмов Герреро… отчетливо ощутим поиск трудноуловимого перехода от покоя к движению, от времени остановившегося к времени текущему». Скульптура, подробно-плотский образ духовного, – неразделимое единство этих двух начал.
Цель Пригожина – вернуться к тем пластам мировосприятия (независимо, кстати, от того, «конструкты» они или нет), в которых, предположительно, не только едины «гуманитарные» и «естественные» науки – виды понимания, но и само понимание неотделимо от чувства, от душевной пластики, а та, в свою очередь, – от пластики телесной и телесно воспринятой.
У тем, с которыми он работает, – глубокие корни, которые культура помнит своими недрами. После столетий последовательной «демифологизации» мира как ей не быть особенно восприимчивой к тому, что имеет мифологический потенциал? И к тому, что в ней хранит память о мифологических корнях? Ведь свойство корней, известных нам под именем «мифологических», таково, что они касаются глубинных оснований жизни каждого. Это – темы-формы, они осуществляются едва ли не во всех областях человеческого переживания мира. Именно это и сообщает концепциям Пригожина убедительность и культурную плодотворность. Похоже, что и по сей день.
Благослови зверей и людей…
Валентина Гаташ
Мастер спорта по дзюдо, успешный бизнесмен, президент харьковского Центра этического отношения к животным; участник международных конференций, главный редактор журнала «Крик» и инициатор издания книг по правам животным, сопредседатель Российского вегетарианского общества, хозяин кошек собак и пары симпатичных шимпанзе…
Все это об Игоре Парфенове – личности в Харькове легендарной.
Вот он, на снимке с обезьянками, спасенными им от верной смерти.
Эти шимпанзята были завезены на Украину моряками контрабандой. Для продажи. Но за время путешествия в тесном ящике полугодовалые малыши стали «некондиционным товаром» – они погибали от дистрофии, авитаминоза и воспаления легких. Узнав об обезьянках, Игорь Викторович пожалел их, забрал домой и по совету специалистов из Харьковского зоопарка вызвал на дом детского врача. Оказывается, детенышей человекообразных должны лечить педиатры.
Сейчас Тони-мальчику и Шуше- девочке примерно по два с половиной года. Когда мы дружной компанией гуляли в рощице неподалеку от дома – обезьянки, собаки, Игорь с сыном и я с дочкой, – трудно было поверить, что эти звереныши когда-то почти умирали. Веселые, ловкие, озорные, подвижные, они то лазали по березам, то кувыркались, то забирались нам на руки, то прыгали Игорю на плечи, то играли с собаками в «догонялки». На них нельзя было смотреть без смеха, но ухо нужно было держать востро – игривые шимпанзята так и норовили сташитьс наших головы шапки, а фотоаппарат приходилось и вовсе прятать под курткой. Но зря я опасалась, что Тони и Шуша убегут на свободу, в лес. Как только Игорь сказал им, что пора уходить, обезьянки запрыгнули к нему на плечи и послушно «поехали» домой.
Живут шимпанзе в просторном вольере возле дома, где есть деревья, канаты вместо лиан и любимые игрушки. Выделили им теплое помещение и в просторном доме хозяина. Но каждый день они с нетерпением ждут момента, когда за ними придет кто-то из домашних, чтобы взять на прогулку. Иногда Игорь показывает своим подопечным видеофильмы с дикими шимпанзе – чтобы не забывали о родных джунглях. Трудно сказать, что при этом творится в их головах, но смотрят они внимательно.
Если сначала я не различала шимпанзе «в лицо», то после совместного гулянья стало очевидно, кто есть кто. Шуша – маленькая и хитренькая. Это она все норовила незаметно подобраться и украсть шапку или фотоаппарат. А Тони – более крупный и суровый, это он покусывал меня за сапог, недвусмысленно показывая, что занимает в иерархии более высокое место. Но безусловный вожак стаи лля них, конечно, Игорь. Шимпанзята его любят и слушаются. Кстати, моя дочка увидела шимпанзе впервые в жизни, в Харьковском зоопарке этих человекообразных нет.