Во-вторых, с июля 1937-го постепенно, одна за одной, начинаются «национальные» операции. Репрессиям подверглись прежде всего представители тех народов, государства которых граничили с СССР: поляки, латыши, эстонцы и т.д., и плюс к ним немцы и «харбинцы» (бывшие граждане России, прибывшие из Китая после конфликта на КВЖД). Все они, с точки зрения Сталина, были «пятой колонной», потенциальной базой иностранных разведок. Здесь, пожалуй, в первый раз отчетливо проявилась чисто государственническая логика Сталина, всякий интернационализм в данном случае был забыт. Значит, уже с середины 30-х годов в политической стратегии руководства доминировала идея национального государственного строительства.
Наконец, также в июле 1937 года дан старт массовым операциям против всех, кто еще недавно был лишен избирательных прав и кому новая Конституция 1936 года дала эти права: духовенство, «кулаки», «бывшие» люди (это представители сословий и имущие люди царского времени). Здесь работала другая логика: эти люди не вписывались в сталинские концепции, продекларированные им в докладе о новой Конституции. Сталин утверждал, что советское общество становилось все более и более однородным – значит, инородных людей необходимо просто уничтожить. Арестам, лагерю, расстрелу подлежали те, кому не стоило давать такую прекрасную Конституцию, кто не должен воспользоваться всеобщим равным и тайным избирательным правом. Просто так такие права не даются. По мысли Сталина, само общество следовало сначала привести в состояние, достойное этой «сталинской Конституции».
Есть решительный довод в пользу того, что именно эта политически-утопическая идея доминировала, была по крайней мере не менее важной, чем другие, более рациональные (хотя не менее кровожадные) установки. Если бы, как убеждены многие исследователи, главными мотивами массовых репрессий были соображения экономической выгоды, потребность в бесплатной рабочей силе, тогда зачем расстреливать тех, кто уже сидит в ГУЛАГе? Зачем давать системе лагерей «лимиты» на расстрелы? Пусть работают! Так нет, десятки тысяч людей были расстреляны в лагерях именно в эти 1937-1938 годы. И это именно те самые «неисправимые», кому, согласно сталинским концепциям, не место в светлом будущем.
До сих пор не стихают споры о действительных причинах Большого террора, развязанного Сталиным. При этом исследователи традиционно пытаются свести все к одному мотиву, тогда как на самом деле у Сталина их было несколько и он точно знал, чего он хотел. Мотивы дополняли друг друга. И все эти операции с самого их начала имели конечный срок. Их – аресты и расстрелы – следовало провести в четыре месяца, то есть успеть до выборов в Верховный Совет в декабре 1937 года.
Но развитие террора имело свою логику. И после декабря 1937-го Сталин дал указание чистку продолжать. Всего за 15 месяцев, с августа 1937 по ноябрь 1938, были арестованы почти 1,5 миллиона человек и около 700 тысяч из них были расстреляны. Все было закончено 17 ноября 1938 года, когда вышла новая директива об арестах, прокурорском надзоре и правилах ведения следствия.
– Я никогда не слыхала, чтобы в те времена кого-нибудь из более или менее видных партийцев, из чекистов просто отпускали. Ну, убрать – и отпустить. Нет, обязательно надо при этом убить…
– А это и есть главная сталинская новация. По его разумению, нельзя отправлять на пенсию, лучше расстреливать. Хрущев ведь тоже проводил чистку партийно-государственного аппарата, но без широковещательных политических кампаний, а просто под видом многочисленных реорганизаций делал то же самое, только гораздо гуманнее, чем Сталин: пенсии давал, убивать никого не убивал.
Для Сталина совершенно неприемлема была мысль, что можно кого-то освободить от работы, и человек будет попросту сидеть на пенсии. Он должен быть вычеркнут из жизни.
– Ну, почему он не может стать каким-нибудь директором прачечной?
– Даже на пенсии десяток бывших чинов НКВД – директоров прачечных или культурно-бытовых учреждений, по мнению Сталина, могли представлять угрозу для советской власти. Можно назвать это паранойей – и это будет правда. Но есть в этом и своеобразная советская целесообразность. Жестокость диктовалась природой режима, понимаете? Режим не терпел никакой потенциальной оппозиции.
Об этом замысле массовой чистки всего общества догадался Бухарин, о чем и написал из тюрьмы Сталину. «Есть какая-то большая и смелая политическая идея Генеральной чистки: а) в связи с предвоенным временем, б) в связи с переходом к демократии эта чистка захватывает а) виновных, б) подозрительных, с) потенциально подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись» – писал Бухарин. Ему, наконец, стало понятно, почему он безвинно сидит в подвалах Лубянки. Он осознал, что от него требуют, какую роль он должен сыграть на предстоящем процессе. Он понял главную политическую задачу момента.
Три московских показательных процесса создали нужную атмосферу в стране. Первый состоялся в августе 1936-го, после него развернулись аресты партийных руководителей, которые в прошлом примыкали к оппозиции. Потом состоялся февральско-мартовский пленум, перед которым второй открытый процесс в январе 1937-го дал нужный градус истерической шпиономании. Обратите внимание, если первый процесс Зиновьева и Каменева строился на идее, что оппозиция докатилась до террористических методов борьбы, то на втором процессе против Пятакова, Радека и Сокольникова обвинения утяжелялись: теперь это был, кроме терроризма, шпионаж. А кончилось все в марте 1938-го феерическим процессом самого Бухарина, рядом с которым будут сидеть и Рыков, и Ягода. Ну, вдумайтесь, Бухарин и Ягода! Тем не менее они будут сидеть рядом и обвиняться уже в глобальном заговоре, в котором объединились все антисоветские силы, и правые, и левые, и военные заговорщики. ( Это был апофеоз, эдакая окончательная конструкция.
– И тут закончилась первая волна репрессий против чекистов?
– Эти репрессии имели свою логику, отличную от тех кампаний чисток, арестов, которые происходили в обществе. Первая волна арестов исчерпывается уже к концу 37-го года. Между тем в стране репрессии продолжаются полным ходом: высылают и арестовывают поляков, латышей, немцев, бывших кулаков. В партии репрессии «упорядочиваются» после январского пленума 38-го года; прекращается волна бесконтрольных исключений из партии, но аресты партийцев продолжаются, и Сталин их контролирует.
К концу 37-го Ежов посчитал, что основные кадры Ягоды он из органов вычистил, на руководящих постах теперь достаточно проверенные и преданные ему люди. Он сделал ставку на одну группу чекистов – выходцев из Северо- Кавказского НКВД. Тут свою роль сыграло то, что все это были люди, которых вырастил, выпестовал в свое время Ефим Евдокимов, злобно ненавидящий Ягоду, и Ежов принял как аксиому, что все они – заведомо антиягодинцы. Сам Евдокимов, давно уже ушедший из органов руководить Ростовским обкомом партии, водил дружбу с Ежовым, был его советчиком по кадрам. В каком-то смысле они с Ежовым работали эти два года рука об руку, хотя до конца Ежов и ему не доверял, но Ежов вообше до конца никому не доверял. Об этом хорошо сказал М.П. Фриновский: «Вот так ходит со мной, дружит, а за спиной материал собирает…» И это была совершенная правда. После смешения Ежова из НКВД выяснилось, что при нем формировался «Специальный архив», куда откладывались доносы, материалы даже на высших партийных руководителей. И на Л.П. Берия, и на А.Я. Вышинского, и на Г.М. Маленкова…
– На будущее, чтобы себя обезопасить?
– Нет, скорее, так он понимал свой долг перед Сталиным. Он всегда был лоялен по отношению к Сталину, за исключением самого конца, когда, убранный из НКВД, окончательно спившийся, действительно позволял себе говорить о вожде зло и с раздражением, в общем «ужасные вещи», но его слушателями были только его ближайшие родственники и собутыльники.