И наиболее крупные мои удачи связаны были с тем, что я использовал этот архетип гостя. Есть много нюансов в этом архетипе. Люди говорят на Кавказе: «Гость приносит семь счастий, одно или шесть оставляет, остальные уносит». Или еще: «Гость приносит благо». Этим можно пользоваться, естественно, не в своих личных прагматических интересах, а создавая определенный климат, атмосферу, при которых путь в другую культуру станет возможен.
Путь в никуда, поначалу просто поступок – вот что такое гошение. Он не имеет прямой цели, и если говорится иногда, что гощение – это обмен информацией, это правда, но самая примитивная, незатейливая. Я попробую объяснить, что значит неморфемный, но поступок. Это – абсолютная открытость, незащищенность и готовность что-то совершить, по большому счету – сама готовность.
Мой вопрос повисает: «О чем ты?», и он отвечает: «Попробую сказать это же самое по-другому, метафорически. Слушай».
– Есть такая гора в Абхазии – Анакопия, довольно высокая, над самым морем около Нового Афона, и на этой горе я задержался с друзьями до самых звезд. Спуск с нее – длинный, по благоустроенной дороге. Мой друг Руслан Гожба, хороший знаток абхазской традиции, обнял меня за плечи, стоя на самом краю пропасти, и говорит: «Давай шагнем по-абхазски». И мы шагнули вниз в темноту и пошли прямо по крутому спуску. И оказались на месте. Что это? Безумие? Глупость? Ведь это – риск. Ничем не оправданный, совсем ненужный. Нет, скажу я. Он нужен мне, чтобы ощутить Другого, понять то, что понимает он. Как иначе это сделать? Испытание – да. Но… нечто вроде шаманского полета тела – вниз, души – вверх. А этнография – это очень серьезно.
Если же вернуться к тому абхазу, который преградил путь, сказав, с нашей точки зрения, загадочные и странные слова: «Зайди, чтобы я был человеком», стоит задуматься, какую роль отводят люди игре. И вообще, отдают ли они себе отчет в том, что они «в гостях у Бога» и игры здесь – отнюдь не праздные, а наполненные смыслом, подчас опасные, но, похоже, именно они делают человека человеком? «Что наша жизнь? Игра!» Возможно, поэт хорошо это чувствовал, потому так и написал. Антрополог еще и знает. Что же он знает об этом?
– В Хевсурии гостю положено спать в неотапливаемом помещении, я спал на втором этаже при температуре минус 12. Был научный миф о хевсурах, он рассказывает о том, что их первый раз увидели в рубахах до колен из толстого синего сукна с алым крестом от плеча до плеча. У них были огромные мечи и круглые шиты, потому и назвали их потомками крестоносцев. Я своему хозяину и говорю: «У вас в старину были такие прекрасные одежды, домотканые с крестами», он спокойно так отвечает. «Ты на них спишь». «Как?». Я бегу наверх, откидываю матрац и под матрацем вижу расстеленные эти изумительные синие домотканые рубахи! А под кроватью – яшик, и в нем – меч и щит. Вряд ли нужно говорить о моей радости и изумлении. Они оживились, давайте, говорят, устроим турнир.
Турнир – вещь очень непростая: двое мужчин становятся друг перед другом на колени, у каждого – щит, как круглая тарелка, и остро отточенная сабля, и они начинают фехтовать. Задача – чуть-чуть поцарапать противника, чтобы где-то, например на щеке, выступила капля крови. Если ты поранил сильнее, тебе не простят твои родственники. Почему? Потому что в ранку кладут зерна ячменя, и если в ней умещаются три зерна, ты должен отдать три быка, поместятся десять – десять быков. А все стоят и смотрят. Сабля свистит мимо лица, а отдернуть голову нельзя ни в коем случае, это – позор. Если ты испугался, все начинают смеяться: трус. Так они воспитывают силу духа, владение собой, честность – попробуй, не отдай быков, да тебе руки никто не подаст!
Вот тебе и игры, турниры! В них шутя, ненавязчиво проверяется человек узнается ему цена истинная, а не та, которая может быть им самим предъявлена. В сущности, это те поступки, что и у Гильгамеша и Энкиду, не имеющие практического смысла, некие метафизические действияг к которым стремится душа человека в познании себя.
– Тогда, в 1985 году, я застрял в Хевсурии зимой; поселок Гудани завалило снегом, это как раз там, где рождается Арагви. Мыс моим хозяином как-то поднялись еще выше к его отцу по длинной горной дороге, а вечером любовались нашим поселком, светящимся огнями внизу. И вдруг он точно так же, как Гожба в Абхазии, говорит: «А пойдем прямо», и шагнул куда-то вниз по снежному склону, а я за ним.
Конечно, я хочу приблизиться к душе этого народа, понять. Но, может быть, это еще и другое? Может быть, это то самое, что сказал Авраам, когда его Господь окликнул: «Авраам!», призывая к готовности жертвоприношения. Авраам ответил: «Вот я!».
Физически – и по-хевсурски, и по-абхазски – это движение вниз, а вот метафизически, философски и даже теологически – движение вверх. Куда? Двигались два человека, проявив человеческую слиянность некоему единому началу, попросту – Богу.
Это движение, образованное людьми, созидающими человечность, хорошо исследовал теолог Плотин, живший в III веке и основавший неоплатонизм, ту концепцию, которую потом использовал Блаженный Августин, а затем и многие другие отцы христианской церкви. У Плотина есть идея «пути души». Путь этот начинается на земле, движется вверх к единому началу, том у Плотина находится разум, о потом опять нисходит в земную юдоль. По мнению Яна Чеснова, горизонтальное перемещение этнографа (или антрополога), то есть путь в физическом смысле слова, должен стать путем души вверх.
Если антропологу удается вовлечь в такое движение людей, совершить этот высший пилотаж, тогда работа его будет: безусловно, удачна. Ученый Гирц с женой в Индонезии, о чем уже рассказывалось в первом очерке, последовав за бегущим владельцем бойцового петуха, может быть, интуитивно, о может быть, и зная, «вошел в движение», встав на этот путь, и… «шагнул по-абхазски».
– Нахождение в пути – это состояние души, которая открывается миру, вот что такое выход в путь. Именно в таком смысле понимал душевную деятельность Блаженный Августин, считая ее сложной, трудной, но единственной, чтобы стать открытым Богу.
Нахождение в пути – это состояние напряженного одиночества, но не замкнутого, а открытого миру. Такое одиночество может разделить с тобой твой друг, такой как Энкиду или как Санчо Панса. Это мой любимый роман – «Дон Кихот» Сервантеса.
Куда движется эта парочка нелепейших людей? А ведь это роман всего человечества! Они в дороге, они ищут справедливости, человечности.
Действительно, удивительно состояние человеческих поисков, которое породило эпос о Гильгомеше в III тысячелетии до новой эры в Шумере и сервантовский эпос о Дон Кихоте! Но ведь в конце концов любой ностоящий писатель – тоже странник, тоже путешественник. Что тянуло на Кавказ основателей нашей русской литеротуры? Ну, хорошо, Лермонтов, Толстой там служили. А Пушкин в своем «Путешествии в Арзрум»? А что тянуло Чехова на Сахалин? А Гончарове – на фрегат «Палладу» в дальние странствия? Мои вопросы. И снова Ян Чеснов отвечает.
– Не такие уж и простые эти вопросы. У Короленко есть очень любопытный персонаж – Проходяший. Это стержень, на который накручиваются сюжеты. Куда движется человек, который находится в пути? Возвращаясь к своим размышлениям, скажу, что это движение и есть та организующая антропологическая сила, имеющаяся в любом писателе и, наверное, в любом человеке. Думаю, что путешествие наших писателей – это был поступок, реализующий потребность быть человеком. А идею духовного странничества внедрил в нас Пушкин. Кто такой Алеко, как не духовный странник? А Евгений Онегин? Все это было в самом Пушкине и есть во всех людях, потому нам так интересно читать об этом.
«Скажи по-русски!» – это просьба выразить мысль коротко и ясно. «Поговорить по-абхазски» или «по-ингушски» можно и но русском языке, но с соблюдением этикетных норм. Везде слово следует за мыслью или поступком человека, давая им объяснение. Слово-молва следует за человеком. В Ингушетии говорят: «Посмотрев вперед – шагни. Посмотрев назад – скажи». Человек идет вперед, а слово за ним. Если справедливо, что люди вышли из «первоначальных времен», как говорилось в предшествующей статье, то слово старше людей, ближе к ночолу всего.