Выбрать главу
Прошлую радость не поют в новых песнях…

Теперь никто не мог помешать французам уничтожить Лангедок. По всему Лангедоку ловили местный люд, как зайцев, и не слушая, что они верещат, сжигали на костре. Или подвергали пыткам. Или увечили, топили, душили, кололи, насиловали. Пусть мужчины, как рыцари, пали в сражениях, оставалось еще много «говорящей скотины», которую устал бы резать и бывалый мясник. Надо было прикончить стариков, детей, женщин – всех, кто наплодился в этом богатом крае.

Когда-то Иоанн Златоуст называл «неизгладимым преступлением» любой смертный приговор, теперь любая милость стала страшным грехом.

Иннокентий торжествовал. На Четвертом соборе в 1215 году он решил ввести в церкви особое учреждение, которое занималось бы розыском еретиков, судило бы и наказывало их. Так появилась инквизиция. Поначалу она была отдана на откуп ордену доминиканцев – последователям Доминика Гусмана, который еще недавно проповедовал «апостольски простую» жизнь.

В 1244 году пал последний оплот катаров – крепость Монсегюр, лежавшая в предгорьях Пиренеев. Здесь укрылись 225 «перфектов». От них потребовали в течение двух недель отречься от своей веры или погибнуть в огне. По истечении этого срока они вышли из крепости, спустились в долину и добровольно взошли на костер.

Последние катары Лангедока удалились в Ломбривские пещеры. Там они жили со своими женами и детьми. В 1330 году их убежище было найдено. Инквизитор Жак Фурнье приказал замуровать их заживо. Пять лет спустя он взошел на папский престол под именем Бенедикта XII…

В Италии катары прятались в горах Пьемонта. Однако в 1412 году выследили и их, и они тоже были убиты.

К тому времени полномочия инквизиции неимоверно выросли. Ее следователи доказали, что могут выслеживать и преследовать всюду. Так в европейской политической культуре укоренилось искусство тайного сыска и расправы с инакомыслящими.

Что же скромный лоскуток земли вокруг Парижа и Орлеана? В конце концов, борьбу с разгромленными катарами возглавил французский король. Он и пожал плоды победы. В 1229 году часть огромного графства Тулузского досталась Франции. После этого королевский домен стал стремительно расти: все соседние земли постепенно переходили под власть парижских королей. Так рождалась великая европейская держава.

Что касается главных персонажей этой истории, по образу и подобию которой в Европе истребляли людей еще не одно столетие, то участь их была вовсе не так хороша и победоносна, как они того хотели.

По словам Жана де Нострдама, «все, кто крестовый поход снаряжал», погибли. Среди них и граф Симон де Монфор, чья смерть описана в строках «Песни об альбигойском крестовом походе».

А некоторые катары все же уцелели. Много их жило на Балканах, в частности в Боснии. И хотя злесь в 1234 году было предано смертной казни множество еретиков, но секта их сохранилась до середины XV века, до прихода турок. Мусульманам было безразлично, каких доктрин и догматов придерживаются их христианские подданные, лишь бы не затевали смуту. В этой спокойной обстановке секта катаров умерла сама собой. Многие ее члены добровольно перешли в ислам. Среди мусульман-боснийцев, участников недавней Балканской войны, были и потомки катаров – людей, которым задолго до Лютера и Кальвина едва не удалось реформировать католическую церковь.

«В Провансе., в Кро и в Монпелье – резня. А рыцари – как стая воронья. Бесстыднее разбойника- ублюдка».

Пейре Визаль, провансальский трубадур (пер. В. Дынник)

Само слово «катар» – происходит оно от греческого слова «чистые» – впервые упоминается в 2163 году. Сами катары так себя не называли. Вослед Иисусу; сказавшему: «Я есмь пастырь добрый» (Иоанн 10, 11), звали они себя «bon hommes», «людьми добрыми». Кстати, некоторые исследователи полагают, что имя это, «катары», легшее на них клеймом, появилось в Южной Германии, и происходит оно от средненемецкого слова «ketter» («кот»). В Бонне и Кельне так звали, например, магов и волхвов, ибо считали, что ради козней своих они молятся… котам. От одного из этих слов – считается, что от слова «катар», – происходит и немецкое «ketzer», «еретик». Торжество римской курии венчает правление папы Иннокентия III(1198 – 1216). Фактически он превратился в самого могущественного монарха Европы. Его вассалами признают себя короли арагонский и португальский, царь болгарский, английский король Иоанн Безземельный. В зависимости от него пребывают Швеция, Дания, Польша. Через своих помощников он правит Сицилийским королевством. Он помыкает королями Франции и Леона. Организует крестовые походы в Лангедок и Византию. Распоряжается делами Священной Римской империи, и по его настоянию престол императора передают юному Фридриху Штауфену (впоследствии по иронии судьбы Фридрих II станет заклятым врагом папской курии). Наконец, в 1200 году Иннокентий III надевает тиару – корону, ставшую знаком высшей светской власти.

КНИЖНЫЙ МАГАЗИН

Коллаборационисты: палачи и жертвы

Борис Соколов

Семиряга М. И. Коллаборационизм: природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны.

М.: РОССПЭН, 2000. 863 с. 2000экз.

Последняя книга М.И. Семиряги стала итогом его многолетних исследований такого сложного феномена Второй мировой войны, как коллаборационизм. Это – первая работа в нашей стране, где он рассмотрен столь подробно и на весьма обширном, часто архивном материале.

Автор дает широкую картину коллаборационистских проявлений во всех странах Европы, подвергшихся германской оккупации. Он выделяет «бытовое» и «военно-политическое» сотрудничество с врагом, проводя между ними принципиальное различие: «Вынужденное сотрудничество на бытовом уровне не причиняло вреда коренным интересам родины, а иногда даже смягчало тяготы оккупации. Но коллаборационизм также мог быть осознанным актом со стороны отдельных граждан, государственных и общественных деятелей и социальных групп, которые служили интересам противника».

Следует иметь в виду, однако, что даже те, кто служил в коллаборационистских военных и полицейских формированиях, часто делали это не по убеждениям, а чтобы выжить.

Семиряга полагает, что «задача историков состоит в том, чтобы расставить все на свои места: подлинные коллаборационисты должны быть наказаны, а те тысячи и миллионы граждан, которые вынуждены были ради выживания сотрудничать с оккупантами на бытовом уровне, – ограждены от позорных ярлыков «предателей»».

Боюсь, что в реальной жизни «расставить все на свои места» невозможно.

Кем считать, например, Романа Шухевича, командира батальона «Нахтигаль», который вместе с вермахтом освобождал Львов от советских войск, потом вместе с немцами боролся с советскими партизанами в Белоруссии, а с конца 1942 года возглавил Украинскую Повстанческую армию, сражавшуюся против тех же немцев, а с 1944 года – также против вернувшейся на Западную Украину Красной армии?

Кем считать жителей Прибалтики или Северного Кавказа, боровшихся с Советами еще до прихода немецких войск и естественным образом увидевших в армии Гитлера своих освободителей? Кого они, интересно, предавали?

Вероятно, выход здесь только в том, чтобы посмотреть на деятельность каждого коллаборациониста с точки зрения того, совершал ли он сам лично военные преступления или преступления против человечества или нет.

Семиряга не уходит от этих сложных вопросов. Он показывает, что советский режим повинен в столь же тяжких преступлениях против населения, как и нацисты. Он абсолютно прав, когда утверждает, что именно советские репрессии стали важнейшим стимулом к коллаборационизму с немцами для местного населения.

Мысль автора о том, что «коллаборационизм – понятие политизированное, и его невозможно употреблять, не становясь на позиции той или иной воюющей стороны», выглядит абсолютно верной. Однако признание Семиряги, что он в своей книге «однозначно на стороне тех прогрессивных антифашистских сил, которые с оружием в руках сражались против фашизма, а не тех, кто под предлогом псевдопатриотизма становился на сторону противника», отражает лишь намерение историка, но неприменимо к реальным обстоятельствам Второй мировой войны. С западными союзниками и ориентировавшимися на них силами Сопротивления все вроде бы ясно. Они сражались за демократию против диктатуры.