То, что Китай так рванул вперед за десять лет, не должно вводить нас в заблуждение: в СССР были и более высокие темпы роста, но чем это все потом кончилось? Да и что мы знаем о Китае, кроме официальных статистических данных весьма сомнительной достоверности? Там даже надежной демографической статистики нет, так что говорить всерьез об экономической статистике просто не приходится. Но дело даже не в этом. Когда я слышу восторженные похвалы Китаю, то всегда вспоминаю, что писали на Западе о СССР. А писали, что мы нашли наконец-то эффективный путь развития общества. Так же и мы рассуждаем о Китае, которого не видим. Я был в Китае. Там все можно и ничего нельзя. Коррупция там просто лезет в глаза. Сев в такси у гостиницы для иностранцев, сталкиваешься с тем, что через 300 метров шофер говорит: «Сейчас вы пересядете в другую машину». Он из тех немногих таксистов, которые имеют право возить иностранцев, и нанимает других, этого права не имеющих. И это, не говоря о том, что китайское общество остается по преимуществу крестьянским.
У этого общества еще все впереди – и урбанизация, и масса связанных с этим социальных проблем. Рано нам еще судить об успехах Китая. Да, темпы роста экономики там весьма высоки, но это еще не все. Не надо видеть в этом торжество другого пути.
Когда обсуждаются проблемы догоняющего развития, имеется в виду вовсе не бег наперегонки на неопределенную дистанцию. Речь идет о переходе – о переходе от одного типа общества к другому, от одного типа экономики к другому, от одного типа человека к другому.
Количественные характеристики тут не имеют решающего значения. Не следует рассуждать в том смысле, что мы стали богаче, а они – еще богаче, и опять Ахиллес не догонит черепаху. Есть начало и конец этого периода. Это не конец истории, не яма- Фукуяма, а переход на некоторый новый уровень, от которого никто не ждет или, во всяком случае, не должен ждать рая на Земле. Это просто другой тип взаимодействия людей со своими положительными и отрицательными сторонами.
Я вовсе не говорил, что этот новый тип лучше и означает увеличение суммарного счастья. Что же до третьего пути, то все, кто его ищет, не имеют о нем никаких представлений. Если бы китайцы построили велосипедную цивилизацию, а не стремительно наращивали свой автопарк, можно было бы говорить, что они нашли третий путь.
Разговоры о третьем пути велись среди русских революционеров еще в XIX веке. Предполагалось, что у России есть свой путь, основанный на сельской общине, своего рода сельский социализм и т.д. В результате мы действительно нашли свой третий путь: объединили сельскую общину с капитализмом и получили то, что было лучше не получать. Но какой-то урожай мы с этого сняли. Однако снять и второй было уже невозможно, а потому пришлось переходить на какие-то другие рельсы. Других рельсов, кроме наезженных рельсов западного развития, не оказалось. Но еще раз подчеркну: главное в том, что речь идет о процессе, который имеет свое начало и свой конец. Их нельзя точно установить, нельзя сказать, что Португалия «еще не», а Испания «уже да», но начало и конец перехода все равно объективно существуют, ибо речь идет об однотипности форм экономических отношений.
Я думаю, что импульс к модернизации, конечно, был внешним. В XVII веке Россия, выйдя из многовековой изоляции – и самоизоляции – столкнулась с невозможностью играть ту роль в европейских делах, на которую она претендовала. Но в дальнейшем появились и внутренние импульсы, появились люди, которым было страшно тяжело жить по-старому. Петр очень резко все ускорил. К концу XIX века внутренние импульсы стали важнее внешних. Власть могла бы уже и махнуть рукой на международные проблемы ради сохранения внутренней стабильности, но, к сожалению, стала искать решения внутренних проблем на пути внешнеполитических авантюр.
Борис Борисович, я не принимаю ваше обвинение в том, что я приписываю всякому развитию прогрессивное начало, считая, что все новое – обязательно хорошее. Ничего подобного я не говорил. Все новое и есть новое, в чем-то хорошее, в чем-то плохое. Но новое – это то, к чему люди тянутся, оно не падает с неба. Если оно никому не нужно, оно так и останется невостребованным, а если люди тянутся, значит, считают, что в этом есть что-то хорошее, хотя потом это может обернуться чем-то совсем нехорошим. Для меня нет этих полюсов «хорошее – плохое», я в этих категориях не рассуждаю. Надо, однако, быть очень осторожным в попытках противостоять новому на том основании, что оно является плохим просто потому, что оно является новым. Мне кажется, такая позиция – это привнесение таких ценностных представлений из прошлого.
Человечество находится в состоянии скачка, перехода, который продолжается все Новое время. Пока он охватил только развитые страны, хотя мне категорически не нравится термин «золотой миллиард». Здесь дело не в миллиарде, а в том, что какая-то часть человечества уже вошла в Новое время, а другая – еще нет. В Индии большинство населения, конечно же, не стремится ни к какой модернизации, однако элита ее хочет, ибо англичане создали в Индии слой населения, который стремится к параллельному движению.
В последние пятьсот лет Европа совершила очень важный переход.
Раньше существовали только аграрные общества. Начиная с XVI века, затем в ходе Первой промышленной революции стал бурно развиваться новый тип общества. Пока еще никто не показал, что можно двигаться в ином направлении, нежели от аграрного общества – к промышленно-городскому.
Терроризм – символ эпохи?
Игорь Яковенко
Эпоха – это го, что выстраивается вокруг ярких событий и крупных явлений. Великая Отечественная, хрущевская Оттепель, Перестройка – имена эпох. Терроризм все больше обретает шанс превратиться если не в символ, то в примету нашего времени.
Терроризм стал частью реальности, от которой нельзя спрятаться. А это означает, что мы обречены понять данное явление. У нас просто нет другого выхода.
Обратившись к истории, мы обнаружим, что терроризм – это хорошо забытое старое. История России второй половины XIX – начала XX века пронизана терроризмом: народовольческим, эсеровским, большевистским, анархистским, терроризмом националистических движений имперских окраин. Российская власть так и не смогла справиться с терроризмом. Это удалось большевикам. Идя к власти, они эффективно использовали тактику терроризма, а придя к власти, громили террористов в стане своих политических конкурентов со знанием дела.
Если же обратиться к современности, то обнаруживается: перед нами – сложное явление, связанное с такими вещами, как уровень жизни, политический режим, кулыура, стадия исторического развития общества и т.д. Постижению терроризма мешают привычки идеологизированного сознания. Что же увидим, если всмотримся в смысл этого явления?
Слова, обозначающие интересующее нас явление, – «терроризм», «террорист», «теракт», по своему исходному смыслу связаны с террором как политикой устрашения. Но здесь решающее значение приобретают различия. Прежде всего, субъектом террористической деятельности, как правило, являются силы, ставящие перед собой политические цели, – приход к власти, дестабилизацию общества, подталкивание его к революции, провоцирование вступления в войну и т.д. К примеру, в 1918 -1920 годах боевики партии эсеров осуществляли на территории РСФСР отдельные теракты, а власть большевиков проводила политику революционного террора. Если мы примем такое разделение на террор и терроризм, многие веши проясняются. Государство может поддерживать терроризм в другой стране, может быть базой для террористов.