Решите предложенные ребусы:
Задание 3:
Закончите приведенные ниже 5 фраз по двум примерам: Хорошо к оладьям – шоколад. Твои глаза – игла.
Краса района -
Годы мои -
Что с Катей? -
Борьба за рынок -
Уларами молотка -
Задание 4:
Изменяя каждый раз по одной букве и используя только имена существительные в единственном числе именительного падежа, превратите слово МАРС в слово УРАН. Пример: ДЕНЬ-сень-сено-село-соло- соль-ноль-НОЧЬ.
Михаил Вартбург
Миры в столкновениях, века в хаосе
* Третья статья, первые две – № 8 и 9 за 2002 год.
Взлеты и падения теории Великовского сами по себе составляют увлекательный роман.* Перипетии его судьбы пришлись бы впору герою авантюрного повествования. Редко кому выпадало на долю столько ослепительных надежд и столько же глубочайших разочарований. Редко кому приходилось долгими десятилетиями сражаться за научное признание. Что поддерживало его в этой титанической борьбе? Только яростная вера в свою правоту и неукротимый темперамент бойца. Поначалу, в конце 40-х – начале 50-х годов, книги Beликовского пытались задушить, что называется, «в пеленках» – с помощью самого недостойного давления на издательства. Позже, когда это не удалось, Великовского пытались высмеивать как невежественного и безграмотного шарлатана. Затем против его гипотез был направлен мощный огневой залп так называемых научных аргументов, в которых по-прежнему сквозило высокомерное неуважение к обсуждаемому предмету.
«Охота на Великовского» продолжалась и в конце 50-х годов, и в 60-е – почти до самой его смерти. Тот факт, что Великовский последовательно «подгонял» все свои космогонические и исторические построения под утверждения Библии и мифов, был постоянным источником раздражения: наука требует иных доказательств правоты. И разумеется, то, что он ни разу не вооружился математикой, чтобы подтвердить свои «безумные идеи», тоже не могло не приводить в бешенство: ему невозможно было возражать. Что бы ни говорили о расчетах, которые опрокидывают его предположения, он тотчас находил новые соображения, чтобы подкрепить свою пошатнувшуюся постройку. А поскольку все эти его «соображения» были качественными, они оказывались почти неуязвимыми для строгого анализа. В самом деле, что можно ответить на всевозможные «а может быть»? Воистину – убийственный аргумент.
Верно, вероятность планетарных столкновений чудовищно мала, но вель недавние наблюдения показали, что в глубинах космоса то и дело происходят столкновения галактик! Так почему же не может быть столкновений и в Солнечной системе? Действительно, троекратная встреча планет кажется невероятной, но ведь их орбиты лежат в одной плоскости; так почему не предположить, что это увеличивает шанс такой встречи?
Разумеется, трудно согласовать остановку Земли с законами небесной механики; но почему не принять, что тут играли роль другие – например, электромагнитные – взаимодействия между сталкивающимися планетами? Правильно, при мгновенной остановке нашей планеты на ее поверхности ничего бы не уцелело; но почему не допустить, что остановка происходила постепенно, в течение нескольких часов? И так далее.
Эта война с постоянно ускользающей тенью, эта необходимость опровергать все новые и новые – и каждый раз ничем (кроме «а почему бы не предположить…») не подтверждаемые – «соображения», эта заранее обреченная попытка доказать «общественности», что этого нельзя «предположить», потому что нельзя никак, – все это не могло не превратить теорию Великовского в самую ненавистную и одиозную тему в научных кругах. Но кроме таких, по существу психологических, причин ненависть эта имела и другие, более глубокие корни. Научный мир сознавал, что Великовский нащупал его уязвимое место. Теория планетарных столкновений была всего лишь частным выражением общего принципа, который отрицал – не более, не менее – все то, на чем была основана современная наука, во всяком случае – наука последних веков: ее понимание устройства мира.
На что же замахивался Великовский своей теорией столкновений? В 1955 году он опубликовал свою третью книгу – «Земля в конвульсиях», – в которой развернуто изложил свои общенаучные взгляды. В этой книге он выступил с открытым забралом перед научным миром. Он не намерен был задерживаться на столкновении Земли с Марсом и Венерой. В конечном счете, эта катастрофа была лишь одним из эпизодов обшей «катастрофической» истории Земли.
Слою произнесено, и слово это «катастрофизм». Оно имело давнюю историю, восходившую еще к XVIII веку. Именно тогда Кювье впервые выдвинул концепцию, согласно которой биологические виды формировались в ходе сменявших друг друга земных катастроф. Этот взгляд на историю планеты был впоследствии отвергнут в пользу «градуализма и униформизма», которые в палеонтологии защищал Ламарк, в геологии – Лайелль, а в биологии-Дарвин. Постепенно принципы градуализма и униформизма стали ведущими в современной науке. Они легли в основу научного мировоззрения. Можно сказать, что они образовали основу нашей нынешней культуры, нашего взгляда на мир. Все мы подсознательно предполагаем, что основные условия бытия в природе сохраняются неизменными (униформными) в течение космически длительных промежутков времени, а на фоне этих неизменных условий происходит постепенное («градуальное») и плавное развитие, имеющее характер неуклонного «прогресса» («эволюции») – будь то усложнение космоса вплоть до появления в нем живого, усложнение живого до появления человека или совершенствование самой человеческой жизни.
В свое время «эволюционный принцип» сыграл явно плодотворную роль. Он позволил преодолеть концепцию «катасгрофизма» с ее неизбежным ожиданием неминуемых апокалиптических катастроф. Надежда на возможность профессивного развития постепенно превратилась в бездумную уверенность, почти в догму. История, природа и космос оказались закованы в железные обручи неизменных – извечно и навсегда – «законов», отклонения от которых невозможны. Любая неожиданность, катастрофа, «внешнее вмешательство», нарушающее эволюционный ход вещей, стали восприниматься как «вненаучные» и «незаконные», мысль о них – как возврат к религиозному апокалипсису, как «мракобесие», в лучшем случае – невежество.
Своей «теорией столкновений» Великовский бросил вызов этой лапласовско-ньютоновской вере. Он не ставил под сомнение сами законы Ньютона: ведь и его «столкновения» управлялись в конечном счете этими законами. Под сомнение он ставил «плавность», постепенность эволюции мира. По существу, он неявно возрождал «катастрофизм» Кювье.
«Земля в конвульсиях» не оставляла сомнений в том, что атака Великовского идет именно в этом направлении – на фундаментальные принципы современного научного мировоззрения. В этой книге она развертывалась уже по всему фронту. Чтобы доказать свой тезис «глобального катастрофизма», Великовский обращается к данным о гибели доисторических животных; никакими эволюционными гипотезами, утверждает он, нельзя объяснить внезапное исчезновение целых видов – мамонтов в Сибири или носорогов в Канаде. (К этому списку мы могли бы добавить знаменитых динозавров пустыни Гоби.) Многие из этих погибших животных вмерзли в лед так быстро, что их размороженное мясо и сейчас еще годится в пищу собакам. Значит, их гибель была результатом глобальной – космической, геологической или климатической – катастрофы Некоторые данные по-видимому убеждают, что такие горы, как Гималаи, появились уже в историческое время, а рождение целой горной цепи не могло не быть катастрофическим явлением. Гигантские трещины в океанском дне – другое свидетельство недавних геологических конвульсий нашей планеты. Развалины древних городов, «отступивших» от морского побережья, – признак недавнего смещения морей под воздействием гигантских сдвигов земной поверхности. Изменения климата, обнаруженные учеными в прошлом Земли, могут быть объяснены только как результат резких потрясений, смещавших земную ось. Следы массового падения метеоритов в различных местах земного шара означают, что Земля претерпевала катастрофические столкновения с метеоритным роем или огромными кометами – и возможно, неоднократные. Все эти факты говорят в пользу «катастрофизма» против «эволюционизма». Космическая история Земли была историей катастроф. Ее геологическое прошлое было чередой катаклизмов, а не плавным развитием. Становление биологического мира определялось последовательностью катастрофических исчезновений одних и появлением других видов, а не эволюционными принципами и естественным отбором по Дарвину. Вся современная научная картина мира покоится на ошибочных представлениях – и потому должна быть пересмотрена.