Павел Филонов. Крестьянская семья (Святое семейство) 1914
Лет двадцать назад социологи останавливали на улице прохожего и спрашивали его: «Кто ты?». Он сначала пытался понять, чего от него хотят, но никто ничего не объяснял, и приходилось отвечать тан, навскидку. Первое, что приходит в голову. Приходило в голову: «Человек» – не собака, значит. «Советский человек» – с обозначением гражданства и идеологической принадлежности.
Чаще всего называли профессию, то есть осознавали себя прежде всего членом некоего профессионального сообщества (как это и предполагала, и объясняла в своей публикации в нашем журнале двадцать пять лет назад Ксения Никольская. Она и статью так назвала: «Из семьи в профессию»).
И только одна молоденькая женщина застенчиво сказала:
«Я – жена Иванова».
Последние десять лет нечто подобное систематически проделывает доктор философских наук Владимир Александрович Ядов. И ему – в куда более солидном исследовании – множество людей снова и снова говорят одно и то же:«Я – отец» (муж, жена, мать, сын, дочь).
Все остальное отступило на задний план. На передний, по многочисленным исследованиям, решительно вышла семья.
Мы больше не строим коммунизм, не боремся с врагами народа, не несем пламя революционной справедливости в дальние углы планеты, не помогаем национально-освободительному движению порабощенных народов.
Мы кормим семью, воспитываем детей и печемся об умножении семейного ресурса. Мы были бы готовы написать на своих знаменах: «Мой дом – моя крепость», но это было бы прямым плагиатом, да и дома, который можно принять за крепость даже условно, у большинства из нас нет.
До и крепость ли наша семья, наша единственная сегодня опора и надежда?
Вот данные некоторых исследований, проведенных в девяностые годы, как раз во времена, когда поддержка семьи была остро необходима каждому. Сравнительное советско-финское исследование (в СССР сбор данных прекращен в 1991 году): при возникновении материальных проблем на поддержку жены или мужа рассчитывают 90 процентов финнов и только 51 процент россиян; эмоциональной поддержки ждут в своей семье 92 процента жителей Хельсинки и только 72 процента москвичей; еще краше: 55 процентов молодых мужей в Москве меньше всего ожидают такой – эмоциональной! – поддержки от своих жен… Исследование 1992-1993 годов: от 16 до 25 процентов подростков считают, что родители относятся к ним недоброжелательно.
1995 год: каждый третий подросток заявил, что он всегда или довольно часто не хочет идти домой вечером, когда родители вернулись с работы. Только каждый пятый хотел бы, чтобы его будущая семья была похожа на родительскую.
Конец девяностых, часть большого исследования старшеклассников Москвы и Подмосковья «Подросток-2000». Каковы претензии подростков к родителям? Не психологическое давление, не преувеличенная опека; более всего нынешние подростки, как выясняется, страдают от равнодушия матерей, враждебности отцов и крайней непоследовательности обоих родителей в требованиях к своим детям. Парадокс: никогда прежде мы так не стремились к семейным ценностям, к семейному счастью, но одновременно давно не были столь критичны по отношению к собственной семье…
Так что же происходит на самом деле? Может быть, права Ксения Никольская, центр жизни человека уходит из семейного пространства в иное, и только ностальгия выносит ценность семьи на первое место списка наиглавнейших ценностей?
Может, слишком большие ожидания и несоразмерные требования подламывают современную семью, размывают ее, истощают ее реальные возможности?
Мы решили спросить специалистов – демографов, психологов и социологов.
Владимир Ядов
Семейный ресурс
Именно на этот ресурс опирается наш современник, стремясь сохраниться и продвинуться в трудные для страны времена, – утверждает доктор философских наук Владимир Александрович Ядов.
Почти полтораста лет тому назад немецкий социолог Фердинанд Теннис написал бессмертное произведение под названием «Община и общество»: наша цивилизация переходит от традиционности к современности. Традиционность – это общинность, это господство человеческих, личных взаимоотношений, а современность – это перенос центра тяжести на отношения деперсонифицированные, которые регулирует не обычай, а закон и инструкции, но прежде всего соображения выгоды и полезности. Но Теннис оказался провидцем. Он говорил, что радоваться такому общественному прогрессу, который обязан мотивации расчета и выгоды, рано: мы еще будем плакать, что теряем дух общинности – простых человеческих связей. И он был совершенно прав.
Сегодня на наших глазах возрождаются такого рода отношения – и этот процесс идет параллельно с, казалось бы, противоположным: с той же глобализацией, включающей в сеть финансовых, товарных и прочих совершенно безличных потоков уже самые дальние уголки планеты с унификацией образа жизни, распространением единых стереотипов поведения на работе и дома и так далее. Интернет – это своего рода глобальная деревня. Я могу здесь восполнить нехватку интимности в реальной жизни: могу, например, представиться молодой девушкой, а какая-нибудь старушка – юношей, и мы будем болтать самым непринужденным образом. Потребность в интимном общении, видимо, «родовое» пятно человечества.
В среде лейбористов явилось течение «третьего пути»: не либерального, не социалистического, а какого-то иного. Тони Блер и теоретик в социологии Энтони Гидденс говорят: современные государственные институты, которые должны отвечать за социальную защиту людей, не справляются со своими функциями, потому что общество стало слишком разнородным. Учесть интересы африканских или индийских иммигрантов в Британии, англичан разного возраста, здоровых и увечных, голубых и розовых невозможно. Так давайте, говорят они, переведем часть денег, которые у них там в бюджете есть, на самоустройство «коммюнити» – соседской, по сути, общины, будь то в Лондоне или в маленьком городке. То есть деньги по статье социальных программ из государственного бюджета (за которые там ведь тоже идет драка) предлагается адресовать, по сути, на восстановление общинных отношений. И это стало одним из главных требований британских новых лейбористов. И в Америке появились такие же «новые демократы».
А что такое все эти встречи больших политиков «без галстуков»? Такого не было, пока не явился наш первый президент, который любит выпить и в баньке попариться. Уже он не глава государства, а встречи без галстуков стал проводить Буш – на ранчо гуляет под ручку с Путиным. Он решил: это хорошее дело – интимные отношения между первыми лицами стран: «Билл», «Борис», «Владимир» – как когда-то было между королевскими семьями. Это тяга к установлению личного доверия к партнеру наподобие отношений с близким соседом по деревенской улице. Хорош он или плох, надо общаться поближе и поговорить, например, о его пода!ре.
В мировой социологии, как и в экономических науках, стало очень популярным обсуждать проблему доверия. У экономистов особенно. Эти безличные структуры, эти банки, где все отношения заверены десятью печатями, – они людей не устраивают. Потому что очень часто их обманывают. И не только из корысти – из-за сбоя в компьютере, например. Но когда я лично знаю этого господина, я верю, что даже если «система» подведет, он найдет какой-нибудь способ исправить положение. Поэтому проблема личного доверия главе фирмы очень важна. Запад ощущает тоску по утраченному деревенскому взаимодоверию.
На этом фоне и стоит говорить о современной семье. У нас ее проблемы отягощены особенностями советской истории и идеологии, и прежде всего нашей бедностью. Долгие годы люди жили в бараках, в коммунальных квартирах, отдавали детей с годика в ясли, потом – детские сады, женщины поголовно работали, часто были заняты тяжелым физическим трудом, после работы – изматывающим домашним, интимное пространство жизни выхолащивалось, на «красивые и тонкие отношения между людьми» оставалось слишком мало сил и времени. Дети росли под приглядом соседей или воспитателей в переполненных группах детских садиков.