Ситуация в основном не в пользу мужчин. От всех наших трансформаций. как показывают многие исследования, мужчины теряют больше, чем женщины. Это кажется странным: в числе безработных большинство женщины, женщину увольняют в первую очередь, а потом ей труднее найти новую работу. Ей неизменно предлагают заработок ниже, чем мужчине (при прочих равных, конечно). Тем не менее все чаще складывается ситуация, когда мужчина, потеряв работу, начинает заниматься хозяйством, а женщина, наоборот, кормит семью. И это настолько противоречит обычным представлением, что он остро переживает свою ушемленность.
Одно из возможных объяснений таково: у мужчины выше запросы и претензии на профессиональный статус. Далеко не всякий из мужчин согласится пойти из инженеров в мешочники. А женщина согласна на все, потому что для нее категорический императив – дети и муж должны быть накормлены. Именно эта ответственность ее держит – а мужчина с потерей статуса нередко ломается, не может этого пережить.
Все это плюс неприятная статистика страдающих импотенцией и неспособностью зачать ребенка ослабляет позиции мужчины в семье. Жена становится более сильной. Тогда, если рассуждать в терминологии неоинституционалистов, именно женшина будет чаще устанавливать семейные «правила игры» или хотя бы сильно влиять на их утверждение, поскольку женщина уж, как минимум, не станет уступать. Так это хорошо! Это же значит, что новые нормы и правила внутрисемейных отношений будут более ориентированы на обшесемейное благополучие.
А то, что браки стали непрочными – сейчас ведь два-три брака почти что норма, – ну, так и что тут ужасного? Что тут плакать? Если тебе кажется, что эта подруга или друг милее супруги или нынешнего мужа, так что тут трагичного?..
Итак, перемены происходят – но может, и к лучшему? Конечно, сам период перехода всегда травмирует, а если он завершился, этот кризис в медицинском смысле слова, тогда наступает выздоровление.
Конечно, не все так однозначно. Исследования бюджетов времени показывают, что родители уделяют детям все меньше этого самого времени – нет его, не хватает, они же крутятся на нескольких работах. Именно по таким исследованиям видно, какие сдвиги происходят в обыденной жизни. Время на занятия с детьми упорно сокращается и у отцов, и у матерей, и у бабушек также – она на пенсии, но прирабатывает, дежурит в подъезде.
Даже в объеме свободного от работы времени явно уменьшается доля совместных с детьми занятий. Когда не было еще видеоплееров, домашних компьютеров – вместе играли в домино, в лото или карты, в семьях интеллигенции читали вслух, были разговоры серьезные за столом, в рабочих семьях отец сына в лес по грибы и на рыбалку обязательно брал, это же святое дело! Теперь такое не часто. Сидят по разным комнатам, занимаются своими делами. Родители телевизор смотрят, деги у себя музыку слушают. Больше места в отдельной квартире, можно себе это позволить. У дочери свой телевизор, она смотрит то, что не нравится родителям, – и они не вместе. Зачем сын будет с родителями в карты ифать, когда может с ребятами в своей комнате музыку слушать? Такой возможности раньше не было. Но это естественный процесс…
По образу жизни, стандартам повеления, степени индивидуализации мы все больше приближаемся к типу западной семьи.
Одновременно ужесточаются отношения в деловой сфере – нужна более высокая персональная ответственность, тогда как раньше начальник и трудовой коллектив отвечали за все, а рядовой работник – так себе, больше демонстрировал усердие, нежели выкладывался на все сто.
Что же будет с семьей дальше? Не знаю. Как-то оно устроится. Мы не можем в точности сказать, как – мы же фантазируем, опираясь на опыт прошлого. Если так, то в близком будущем скорее всего продолжится сближение форм и образцов семейных отношений с теми, что утвердились на Западе. А в далеком будущем не исключено, появится что-то такое, чего мы сегодня вообразить не в состоянии.
Александр Асмолов
Симбиотическая пара
Совсем недавно я летел из Оренбурга и рассматривал статистику браков и разводов по Оренбургской области.
Количество разводов в этой области превосходит количество браков незначительно, но все же общий баланс получается не в пользу семьи.
Я задумался, и, как бывает в таких случаях, потекли воспоминания…
Году в 79-м или 83-м я начал писать работу «Эволюция семьи». Был полон гордого желания выхватить рапиру и замахнуться на – я всегда выбираю себе приятных противников – незабвенную работу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Энгельс в ней, по сути, пересказывает статью талантливейшего Моргана об ирокезах. Я, помню, заявил тогда своим слушателям, излагая мысли будущей своей работы, что статья написана давно, что семья претерпевает огромные изменения и как социальный институт, и как межличностная группа, и как непонятая субкультура общества. О субкультуре подростковой, субкультуре юношеской говорили и писали, их исследователи, но семья как субкультура и как группа межличностных отношений не слишком фокусировалась нашими учеными.
Тогда мне все это было безумно интересно, а теперь, в самолете, я понял, что интерес этот подогревался моими компенсаторными механизмами. Практически каждый из нас говорит и пишет про семью, выступая от имени своих собственных комплексов полноценности или неполноценности. А в те годы я заявил, что Энгельс не прав, что никакой эволюции семьи нет, что вся динамика развития семьи как социального института – это его путь к финишу, что мы все смелее будем возвращаться от моногамных к полигамным бракам, что свобода нас встретит радостно у выхода от семейного очага и так далее. Всех же, кто так не считал, я внутренне назвал советскими консерваторами и четко ощущал, что я в этой ячейке советского общества жить не хочу.
Из всего комплекса моих тогдашних революционных идей сегодня я готов повторить твердо только одно: мы и до сих пор по большому счету не понимаем, куда движется семья, ради чего она движется, каков эволюционный смысл развития семьи.
Вот несколько вопросов, над которыми, по-моему, стоит задуматься.
1. Фригидность и импотенция распространяются все шире, и далеко не только в нашей стране. Если взять это явление не как факт биографиии отдельного гражданина или отдельной семьи, а широко, как некую новую характеристику состояния человеческой популяции, – к чему бы это? Тут нужны эволюционисты-биологи. Возможно, популяция дает сигнал: что-то не то происходит. И работу механизмов популяционной саморегуляции мы с вами воспринимаем как судьбу, болезнь конкретного индивида. Но если в такой форме опробуется поисковый механизм эволюции, надо многое поменять и в психотерапии, и в сексологическом консультировании. Возможно, надо работать не с отдельным субъектом: мужчиной, женщиной, семьей, а с субкультурой, имея в виду ее типологические особенности.
2. Одновременно во всем развитом западном мире сложным колебательным процессом идет снижение рождаемости. Говорят, что скоро оно сменится взлетом; поживем – увидим. Но можно допустить, что это – тоже часть эволюционного процесса исторической важности.
3. В мире все больше неполных семей. Все больше одиноких женщин. У нас есть термин «мать-одиночка»; появился уже и «отец-одиночка».
Мои коллеги социологи и демографы не говорят еще об одной грани этой же проблемы: женщина-одиночка в полной семье. У нее все в порядке, рядом копошатся муж и дети, но психологически она оказывается одиночкой. И это значит; что семья не исполняет для нее функции, которую я считаю главной: саморазвитие личности.
Лет 15-20 назад блестящий демограф Анатолий Вишневский объявил о существовании феномена детоцентризма. Естественно было бы ожидать вместе с ним и своего рода «семьецентризм», но этого нет.
Семья и сегодня остается для нас чем-то вроде блоковской Незнакомки; стереотип, что мы представляем себе ее историческое, социальное, психологическое развитие, по-моему, просто опасен. У нас даже не так много гипотез на этот счет.
Одна из них пока не исчерпана: гипотеза о семье как психологическом симбиозе. Есть симбиотические диады, когда двое выступают как единое целое. Когда-то Выгодский ввел гениальное понятие о единстве и неразрывности матери и ребенка. Позже английские психологи Дж. Шоттер и Дж. Ньюсон, анализируя общение матери с младенцем, обнаружили, что мать общается с ним не как с отдельным автономным существом, а как с частью диады, которую она с ним образует. Эту диаду Шоттер и Ньюсон назвали «психологическим симбиозом». Большинство матерей, как показывает анализ многочисленных магнитофонных записей, разговаривают с младенцем так, будто он обладает разными намерениями, желаниями, мыслями. По мере развития симбиотической диады внутренняя структура ее меняется, поскольку ребенок берет на себя все большее число психологических функций.