Суд чести проходил три дня, с 5 по 7 июня 1947 года, в зале заседаний Совета Министров, где собрался, как пишут историки, весь ареопаг советской медицины — 1500 человек. Чтение материалов суда и сейчас, спустя более полувека, производит тягостное впечатление.
В концовку обвинительной речи Жданов вставил ключевые слова: значение этого дела — предупреждать «каждого советского патриота быть постоянно бдительным, не тушить ни на минуту своей ненависти к враждебной буржуазной идеологии». Удивительно точен оказался Дж. Оруэлл в метафоре о ежедневных двухминутках ненависти.
Давление и унижение, которому подверглись Клюева и Роскин и на двух сериях допросов, и за три дня суда в полуторатысячной аудитории, чудовищное. Они вели себя достойно. Но в заключение все же вынуждены были принести покаянные ритуальные слова, которые от них ждали режиссеры, — о патриотизме, о заботе советского правительства, о нашей советской науке и т.д. Анализируя стенограмму суда, историки отмечают, «как мучительно дается Нине Георгиевне игра по навязанным всем в зале правилам». Роскин же твердо заявил, что работа до конца 1946 года была открытая, никакого технологического секрета передано не было и никаких антигосударственных действий за собой он нс признает, но считает личной ошибкой согласие на передачу рукописи. Сотрудница Лысенко доносит о разговорах, «которые выставляли профессора Роскина как героическую личность, стойко отстаивающую свои взгляды».
Поведение обвиняемых биологов не удовлетворило суд чести. В его решении отмечено, что профессора Клюева и Роскин «не проявили себя как советские граждане и продолжали быть неправдивыми». Концовка пьесы-суда: объявить профессорам Клюевой и Роскину «общественный выговор». Здесь важна семантическая тонкость: сказано, мол, что ученые неправдивы и не совсем проявили себя как советские. Но их поведение не названо зловещим эпитетом «антисоветское». Ибо это означало во все времена РСФСР и СССР почти смертельный капкан.
Замысел драматурга и режиссера- садиста был более масштабен, чем простая физическая расправа над двумя учеными. Главное — запуск всесоюзной кампании по борьбе с космополитизмом, идеологический всеохватный террор в виде «воспитания и перевоспитания». Долбить и вдалбливать десятилетиями приказывал Сталин.
Н.Г. Клюевой A. Скорикова (слева). Ученице Г.И. Роскина, сотрудница Н.Г. Клюевой в 1960-е гг.
Соавтор открытия патогенности вируса саркомы кур для млекопитающих в 1957 г., когда впервые, одновременно и независимо от Л. А. Зильбера и И. И. Крюковой, была продемонстрирована возможность преодоления онковирусами видового барьера 15 июля 1947 Сталин на протяжении более трех часов (I) редактирует «Закрытое письмо ЦК» по делу профессоров Клюевой и Роскина». Черновой проект письма был составлен новым секретарем ЦК М. Сусловым. Этот серый, с мышиной головкой и глазками парткардинал будет доминировать в идеологической жизни страны еще долгих сорок лет. В пять последующих дней письмо размножено в количестве 9500 копий. «Разверстка на рассылку», которую нашли историки в архиве ЦК, любопытна как срез по вертикали фабрики власти СССР. Среди основных получателей: обкомы, крайкомы ЦК союзных республик — 172, райкомы, горкомы, окружкомы и укомы партии — 1500, секретари парторганизаций вузов, академий и НИИ — 1500, политотделы МВС, МВД, Главсерморпути — 1313, министры и руководители центральных ведомств — 152, командующие военными округами, флотилиями и войсковыми группами — 40. Не забыт и комсомольский актив — 13 копий.
При центральных министерствах и ведомствах в 1947 году было создано 82 суда чести. Лишь часть из них провели заседания. Так, Лысенко настоял, чтобы в ноябре 1947 года провели суд чести над генетиком R Жебраком за его якобы антипатриотическую статью в «Science» в 1944 году и за низкопоклонство перед буржуазной наукой. Осудили. Тем самым удалось сорвать уже принятое решение об организации нового института генетики (прежний институт, созданный Вавиловым. после его ареста прибрал к рукам Лысенко). Директором института намечался Жебрак (до суда он занимал высокий пост президента АН Белоруссии). Но он после суда лишился всех постов и был деморализован.
Начатая кампания создала желаемую истерическую атмосферу шпиономании, боязни любого контакта с иностранцами, повлекла за собой массу нелепых писем-доносов в «органы» и «лично тов. Сталину». При подготовке этой статьи я наткнулся, к примеру, на зловещие последствия суда чести во флоте. Адмирал флота Н.Г. Кузнецов вспоминал, как он и другие адмиралы оказались на скамье подсудимых. «Произошло это после надуманного и глупого дела Клюевой и Роскина, обвиненных в том, что они якобы передали за границу секрет лечения рака. Рассказывают, что Сталин в связи с этим сказал: «Надо посмотреть по другим наркоматам». И началась кампания поисков «космополитов». Уцепились за письмо Сталину офицера-изобретателя Алферова, что руководители прежнего наркомата передали англичанам «секрет» изобретенной им парашютной торпеды и секретные карты подходов к нашим портам... Сперва нас судили «судом чести». Там мы документально доказали, что парашютная торпеда, переданная англичанам в порядке обмена, была уже рассекречена, а карты представляли собой перепечатку на русский язык старых английских карт. Почтенные люди, носившие высокие воинские звания, вовсю старались найти виновных — так велел Сталин... Команда была дана, и ничто не могло остановить машину. Под колеса этой машины я попал вместе стремя заслуженными адмиралами, честно и безупречно прошедшими войну. Это были В.А. Алафузов, Л.М. Галлер и Г. А. Степанов... Вскоре все были преданы Военной коллегии Верховного суда. Приговор: Алафузов и Степанов осуждены на десять лет каждый, Л.М. Галлер на четыре. Впоследствии была реабилитация, но не все дождались ее. Лев Михайлович Галлер, один из организаторов нашего Военно-Морского флота, отдавший ему всю жизнь, так и умер в тюрьме».