Кажется, в 1994 году Владимир Каганский выступил на очередном симпозиуме «Куда идет Россия?» с докладом о «неосоветском пространстве», уже практически воссозданном в каждом кусочке развалившейся социалистической империи.
Впрочем, представление о незыблемости принципов организации советского/постсоветского пространства, возможно, питалось не только и даже не столько отсутствием ростков новой жизни, сколько нетерпением прогрессивной части общества как можно скорее увидеть небо в алмазах. Во всяком случае, провозгласивший незыблемость этих принципов В. Каганский такие ростки увидел, причем там же, где черпал подтверждения для своего скепсиса в регионах.
Сквозь пирамиду, как трава сквозь асфальт, куда-то вбок, а вовсе не в генеральном направлении начали расти и набирать силу «вторые города».
Лишенные гордого звания местного Центра, но не уступавшие этим центрам ни в размерах, ни в экономической и культурной значимости, вторые города оказались заодно свободны от бремени забот о территории в целом. Они быстро набрали силу для того, чтобы противостоять попыткам главных городов региона удержать их в руках и за их счет решать собственные проблемы и проблемы региона.
Известный социолог и урбанист В. Глазычев, осуществивший огромное исследование городов Поволжья, уверяет, что этот новый статус относительно независимого, живого, растущего город, даже и третьестепенный, получает прежде всего не за счет априори прибыльного производства (добычи чего-нибудь, например), не за счет прежде накопленных материальных и административных ресурсов, а за счет мужества, упорства и стратегических способностей его руководства. И приводит в пример маленькие города на Волге, находящиеся в одних и тех же географических и экономических условиях, существовавших вокруг одного производства, которое давно «лежит на боку». Вместе с ним ушел на дно один городок; зато другой какими-то неведомыми путями раздобыл за рубежом заказ на производство каких-то тележек или еще чего-то нехитрого, потом стал торговать этим самым «нехитрым» в своей стране, одновременно привлек своих граждан к обсуждению и решению простых, но насущных проблем городского быта – ну, и так далее, и так далее, – надеюсь, нам еще удастся рассказать об этом опыте подробнее. Не один такой город даже в Поволжье. Может, мы просто как-то не обращали на них внимания, поглощенные неотрывным наблюдением за Самыми Главными Начальниками….
Внимательный и неутомимый путешественник В. Каганский выворачивает наизнанку знакомые пейзажи, словно фокусник, доставая из подкладки все новые неожиданности. Его сравнения-сшибки сдвигают привычную точку зрения таким образом, чтобы в ракурс попадали странные для данного контекста вещи, и за «видом» с почтовой открытки обнажаются цепи исторических, культурных, геополитических, но чаще всего – собственно географических аллюзий.
«Внутренний город страны, почвенная столица Эстонии, центр эстонского национального движения с момента его зарождения, …Тарту – эстонская Москва в противовес Таллину, эстонскому Петербургу; но одновременно европейский университетский город. Парадокс сочетания эстонской провинции (тем более провинции советской) с городом европейского, общесоюзного (во времена СССР) и мирового уровня. Тем самым Тарту одновременно сочетает – синтезирует? – в себе черты Москвы и Петербурга. Известно, что мировая школа Ю.М. Лотмана (культурология, семиотика, русская филология, пушкинистика) возникла на пересечении московской и петербургской (ленинградской) научных школ. На конференциях в Тарту… московские и питерские стили мысли боролись и сливались (сам тому свидетель)».
«Санкт-Петербург и Оренбург – два новых окна Империи… Окно в Европу и окно в Азию. Именно Граница создала эти города и регионы… была духом и функцией и того, и другого места. Оренбург возглавлял оборонительную линию, держал границу, рос погранзаставой имперского уровня; Петербург служил главной погранзаставой империи. Всего два века прошло – а все то же: опять в Оренбурге озабочены набегами из степи и угоном скота, хотя не менее кражами кабеля и провода на цветной металлолом, что также роднит его с величественным Петербургом, откуда немало металла ушло контрабандой за границу… Итак, Петербург и Оренбург – вехи на границах… кристаллы границы. Но вот какой границы? Границы России – очевидно, но с чем? Ответ не прост. К западу от Петербурга – Европа, несомненно и наверняка, но к востоку от Оренбурга (топографически к югу) – несомненно и наверняка Азия, значит, к западу – опять же Европа Но как же это?.. Что же находится между двумя границами, между границей Азии и Европы, что же это – не-Азия и не-Европа одновременно?.. Эта негативная двойственность страны восхищает старых и новых евразийцев, двойное отрицание они переводят в двойное утверждение: сверх Европа и сверхАзия…»
Некоторые парадоксы Каганского, будучи произнесены, тут же перестают выглядеть парадоксами, а превращаются в нечто само собой разумеющееся, тем более что события, произошедшие и продолжающие происходить после написания статьи, в самое последнее время, подтвердили их странную правильность. Например, резко скептическое отношение географа к экологическому движению как специальному политическому занятию и особому, отделенному от остального образу жизни: процедуры по восстановлению природного баланса должны быть составной частью любой нормальной деятельности, а не полем самоутверждения романтиков и экстремистов, иначе оно не только бессмысленно, но и вредно, и пора уже говорить об охране человека как составной части природы вместо бесконечной войны с его потребностями и созидательной энергией.
«Сфера пространства сегодня остается своеобразной terra incognita. Она неотрефлексирована и присутствует в культуре как бессознательное» – пишет В. Каганский. Между тем, как выясняется, теоретическая география может стать опорой для освоения пространства и рационализации отношений с ним.
Чему, в частности, и служит эта книга.
Рафаил Нудельман
«Яаков бар Иосеф ахи Иешуа…»
Древняя надпись такого содержания, начертанная на стенке скромного, подобного тысячам таких же, глиняного «ларца для костей» – «оссуария», была выставлена для всеобщего обозрения в конце октября прошлого года в Королевском музее провинции Онтарио в канадском городе Торонто. Думается, что этой непритязательной надписи суждено вызвать такую же длительную бурю споров, какую до сих пор вызывает и «Туринская плащаница». По мнению одних она неоспоримо свидетельствует о реальности Якова, сводного брата Иисуса Христа, а следовательно, – и о реальности самого Иисуса (названного в надписи на ивритский манер «Иешуа»), тогда как по мнению других эта надпись представляет собой в лучшем случае случайное совпадение, в худшем – целенаправленную подделку.
Этот ларец был найден и куплен в Израиле и хранился у израильского коллекционера, пока тот не передал его для демонстрации в Канаду. В «израильской» части истории загадочного ларца есть все элементы настоящего детектива.
Первым о сенсационной находке сообщил Гершель Шанкс, главный редактор чрезвычайно влиятельного журнала «Библейское археологическое обозрение», сокращенно «БАР». Вот как выглядела история ларца в передаче Шанкса. В ларцах такого рода принято было в древней Палестине хранить кости покойников (может быть, в ожидании обещанного Иезекеилем воскрешения, когда кости мертвецов облекутся плотью), и поэтому таких ларцов найдены на сегодняшний день тысячи. Данный оссуарий принадлежит израильскому коллекционеру – скромному, не прибывшему на пресс-конференцию человеку, который 15 лет назад купил его у «дилера» и вплоть до последнего времени не понимал важности надписи. Однако в минувшем году анонимный коллекционер встретился на частной вечеринке с известным французским специалистом Андрэ Лемэром и попросил его расшифровать некую надпись. Прочитав эту надпись, Лемэр сразу понял ее сенсационность и попытался объяснить это коллекционеру, но тот лишь пожал плечами и с удивлением спросил: «А что, разве Божий сын имел брата?»