Я отсчитал рубль мелкою монетою и аккуратно вдавил их в бархатное донце ящика. Сверху легли так и не просмотренные Павлом Петровичем бумаги. Письмо Орлова, как и полагалось, было положено последним. Ящичек легко утонул во внутренностях секретера. Теперь дощечки. Они встали на место с легким щелчком, соединив Адама и Еву. Сколько раз я пробегал сухой тряпицей по этому рисунку, но сейчас впервые подумал, что сия аллегория — не Адам и Ева, а Петр Федорович и Екатерина Алексеевна. А сверху яблоко — искушение, и имя этому искушению —грех власти.
Кажется, все! Теперь остается лишь ждать, когда камер-юнкер, посланный из дворцовой конторы, объявит, что новый государь во мне не нуждается. Впрочем, едва ли такое случится скоро. Кто я такой, чтобы вспомнить обо мне за всей суетой начавшегося царствования?
Но я ошибся. Павел Петрович вспомнил обо мне очень скоро. В понедельник государь объявил о намерении упокоить свою горячо любимую матушку рядом с отцом в Петропавловском соборе. Я вспомнил про воссоединившихся Адама и Еву на дверце секретера. Уж не этот ли мотив навеял Павлу Петровичу такое решение? Впрочем, сам государь твердил о законности, которую он собирался утвердить во всем, и порядке, взятом им в крепкое защищение. Этим он и объяснил свое желание видеть отца и мать лежащими рядом, в одном приделе: «Богом предписано жене покоиться рядом с мужем!»
В тот же день наказано мне было ехать в Москву, на пансион, положенный отставным дворцовым служащим. Сам император пожелал сообщить мне об отставке.
— Ведомо мне стало, — сказал он, — что ты, служа отцу, так и остался в бобылях. Похвальное рвение. Однако нужды в тебе более нет. Доживать будешь в Москве. Смотри, будь скромен. Мы приказали полицмейстеру присматривать за тобой, и пеняй на себя, если распустишь язык.
Я понял, что он не поверил ни одному моему слову, сказанному в кабинете. Не поверил и испугался!
Сборы мои были недолгие. Уже на следующий день сани несли меня по почтовому тракту во вторую столицу. По распоряжению двора везли меня в сопровождении фельдъегеря, так что на почтовых станциях нам не приходилось ждать лошадей.
Про меня фельдъегерю неведомо что наговорили, потому всю дорогу он посматривал с подозрением.
— Со мной шутки плохи, — на всякий случай предупреждал он меня. — Я за отменную службу первый человек у начальства. Да и силенкой Бог не обидел... Под Торжком один отбился от четверых... Будем проезжать, покажу место... Быстрей меня никого нет. Самое срочное мне поручают. Вот нынче такую бомбу везу...
— Что за бомбу? — обернулся ямщик.
Дворец А.Д. Меньшикова на Васильевском острове
— Тебе знать не положено. Знай погоняй!
Ямщик присвистнул.
— И тебе знать не положено. Вези пакет, да и только.
Фельдъегеря распирало от важности. С минуту он важно молчал, потом, покосившись на меня, сказал:
— Может, и не положено, а все равно знаю. Приказано графа Алексея Орлова срочно выслать в Петербург к государю Павлу Петровичу.
— Нужда, значит, пристала? То-то граф обрадуется. Он, почитай, уже лет двадцать как в отставке.
— Какая нужда! — насмешливо перебил ямщика фельдъегерь. — На посмех повезут!
— Неужто такое можно? — озадаченно спросил ямщик.
— Государю все можно... У меня кум — кучер на катафалке. Будет вести гроб с первой императрицей Екатериной Алексеевной в Петропавловскую крепость, чтоб уложить рядом с государем Петром Федоровичем. А впереди гроба пойдет его сиятельство. По морозцу пешком, простоволосым!
Должно быть, подумалось мне, Павел Петрович еще раз заглянул в орловское письмо. Заглянул и не поверил. Оттого и «казнь» Орлову приготовил — идти пред гробом им убиенной к гробу того, кто возжаждал этого убиения.
Мы благополучно одолели половину пути, когда сразу за Торжком, где фельдъегерь обещал показать нам место, увидели несущуюся навстречу тройку. На разъезд нужно было время: дорога в этом месте была сдавлена с обеих сторон высокими сугро бами.
— Поберегись! Государево дело! — закричал наш ямшик, привыкший к тому, что все встречные уступали ему дорогу.
Но впереди и не думали сворачивать. Л ишь распущенная веером тройка чуть собралась — пристяжные прижались ближе к кореннику, так, чтобы мы наехали на сугроб и, остановившись, их пропустили.
— Не уступай! Не уступай! — закричал ямщику вошедший в раж фельдъегерь.
Я зажмурился. Столкновение казалось неизбежным. Но в последний момент наш ямщик все же резко подал влево, и возок, падая, встал на полоз. Мимо, не останавливаясь, пролетела тройка: разгоряченные, в клубах снега и пара, кони, детина извозчик и пожилой господин, поворачивающий к нам странно знакомое лицо в коротком выкрике: «Кончено!»