Удивительно, но эти образы действительно получают воплощение в судьбах ученых, биографии которых я собираю и мало-помалу публикую. Кто-то превращает свою жизнь в произведение искусства, и эстетическая мера существования дает ему иммунитет от давления среды. Другой создает себя в виде бронзового изваяния и действительно становится похож на изваяние. Третий видит себя спортсменом и, не жалея сил, рвется к победе. Из этого конгломерата создаются агиографии науки, своего рода святцы.
Как ни странно, норма науки поддерживается не столько институтами и корпоративным контролем, сколько личными судьбами. Они внимательно рассматриваются, некоторые становятся образцами для подражания. Выбор образца — дело иное. Прочитав одну из биографий, студент написал отклик: «С таких и надо делать жизнь — пробиваться и всех давить». Образцы научного подвижничества редко совмещаются с образцами карьеры, заданными учеными степенями и званиями. Если так, гамбургский счет в науке заключается в том, чтобы отличать сфабрикованное от настоящего и видеть, кто есть кто.
Г. Батыгин за рабочем столом
Сергей Чесноков занимает особое место в моем иконостасе. Если бы я мог, я подражал бы ему в самодостаточности. Светлый взгляд на мир, интерес к природе вещей и многотерпение позволяют ему сохранять независимость от всякого рода имитаций, которыми наполнена научная и вненаучная рутина. Он с равной степенью увлеченности и ответственности умеет рассуждать об эйдосах и починять примус. А этому уже можно подражать, и мне неоднократно помогало мысленное сравнение: «А что бы сделал Чесноков?..» Музыкант и поэт, он вносит в научную работу художественный стиль, ни на йоту не отступая от критериев строгости и прозрачности суждения.
Хотя автобиографическое интервью с Сергеем Чесноковым связано преимущественно с социологическими и околосоциологически ми сюжетами, каждый, кто захочет, может увидеть в нем вечные вопросы.
Г.С. Батыгин, доктор философских наук, профессор, главный редактор «Социологического журнала»
Редакция с прискорбием сообщает: когда этот материал готовился к печати, Геннадий Степанович Батыгин скоропостижно скончался.
Сергей Чесноков
«Мне интересен человек как человек...»
Г.С. Батыгин: — Послушай, ты вундеркиндом был ши как?
С.В. Чесноков: — Никаким вундеркиндом не был. Сорванец, но учился отлично. По поведению были проблемы. В Петропавловске окончил семилетку, а 8-й класс уже начинал в Измаиле-на-Дунае, там и школу окончил.
Время проводил на военных свалках. На берегу Камчатской бухты за Сапун- горой была целая флотилия американских торпедных катеров, вынутых из воды. Отец устроил, что по ним я мог лазить, как хотел. Смотрел моторы, трогал руками, все было новенькое, в масле. Было безумно интересно.
Мне нравилось угадывать смысл того, почему люди что-то делали с материей, с металлом, с другими вешами. Тоненькая пленочка алюминиевая в конденсаторах — для чего? Какой-то паз, дырка где-то — зачем? Руки у меня всегда были на месте. Я вообще в ладу с материальным миром. Мысли сюда легко шли. Переживал осмысленность действий над материальными предметами и тайну их превращения в то, чего раньше не существовало.
Дитя свалок. Но и дитя рынков послевоенных лет. Люди оттуда врезались в память на всю жизнь. Безногие с немецкими аккордеонами, трофейными. «Хохнер», «Вельтмейстер». Культи привязаны к деревянным дощечкам-каталкам на подшипниках, укрепленных на деревянных штырях гвоздями. Деревяшки, обитые кожей или тряпками, чтобы отталкиваться. Кто катался, а кто сидел на одном месте, играл и пел. О том, как с фронта приехал безногий, его никто не встречает, кому он нужен без ног? Только дочь пришла, а он выходит, и у него обе ноги на месте. И все ясно, кто есть кто. Это вообще фантастика. Высокое площадное искусство.
Все, что касается песен, как ими говорят, ощущение уходящего времени, невозвратимых потерь, краткости мгновений, все, что пропитано чувствами без подделки, жизнью, как она идет у человека, — это все я впитывал, как губка. Эти веши на меня производили колоссальное впечатление. В сущности, определили все. Всю мою судьбу. Из-за этого потом внутри себя мне было так легко, по-свойски соотноситься с социологическими теориями.
Меня выгнали из школы в десятом классе. Я сатанел от лжи. Физик, добрейший, в сущности, человек, не понимал, о чем я. Его бесило все, что я говорил. Вызвал меня в физкабинет, практиканток посадил, меня поставил перед собой и стал спрашивать, почему мне не нравится то, что он делает. Я ему сказал: «Раз, два, три, четыре. Вот это не нравится». Тогда он рассвирепел и заорал: «Откуда вам учителей выписывать прикажете?» Практикантки слушают внимательно, записывают. А я возьми и ляпни: «Из Америки». Просто так. Потому что на другой стороне Земли. «Ах, из Америки? Ну, ладно...» И меня выгнали из школы. Враз. Пришили политику. Директриса сказала: «Забирай вещи и домой, чтоб духу твоего здесь не было».