Теперь Цезарь — общий наследник Мария и Суллы — готов использовать достижения феческой науки для реформы римского календаря или для постижения психологии галлов, но не склонен поощрять изучение греческих классиков новой римской молодежью. Ведь чем больше человек рассуждает, тем меньше он верит и любит! Кто умеет рассчитать движение Юпитера или Венеры среди звезд, тот вряд ли поверит во власть этих богов над судьбами людей! Кто взирает на развитие Республики со стороны, а не изнутри нее, тот вряд ли воспылает свяшенной любовью гражданина к этому людоедскому существу!
Пусть отдельные неизлечимые фанатики — вроде поэта Лукреция Кара — увлекаются этими проблемами, даже сочиняют о них поэмы; массовому римскому читателю нужны иные образцы научно-популярной литературы! Придется ему — Цезарю — самому заняться сочинительством в зимние часы досуга, вдали от Рима, в глубинах Галлии или Германии... Зачем ждать очередного Полибия для описания твоих подвигов и чудес дальних стран, которые ты первый увидел? Расскажи о них сам, и народ восхитится твоими успехами, как своими собственными!
Говорят, что в глубокой древности жители Египта и Вавилона так и называли своих царей: «Владыки Предопределений», то есть приемники Голоса Судьбы. Мельчайшими частицами Предопределений (сиречь, законов Природы) тогда считались иероглифы — свяшенные знаки, несущие глубокий собственный смысл. Нынче никто не поверит в особую глубину и величие греческой буквы или римской цифры: эти вещи слишком просты — и по написанию, и по смыслу. А вот геометрические фигуры или аксиомы, физические стихии и их атомы — эти вещи лежат на пределе человеческого понимания и потому могут считаться святынями...
Хозяин Римской державы обязан профессионально разбираться в таких вещах! Тогда он сможет быть истинным Владыкой Предопределений и Сыном Богов; граждане Рима будут воспринимать его указы столь же благоговейно, как нынешние египтяне взирают на свои таинственные иероглифы. Будет ли интересно жить в таком совершенном государстве? Может быть, и нет; но постройка столь совершенной державы — задача в высшей степени увлекательная!
Так относятся к своему имперскому будущему (или настоящему) обитатели разных ойкумен Земли через VII веков после основания Рима или через 12 веков после Троянской войны, через 20 столетий после воздвижения великих пирамид, через 40 веков после начертания первых иероглифов. Тысячелетний спор о наилучшей форме и содержании единиц человеческой мысли далек от завершения — как далек он будет, вероятно, во все времена. Через 20 веков после Цезаря те же проблемы будут так же увлекать и терзать очередных обитателей Евразии и всей Земли.
Эдуард Вирапян
Книжный магазин
Игра вне правил
Г.К. Честертон. Чарлз Диккенс. Пер. с английского И.Л. Трауберг. М.: Радуга, 2002
Не зная книги Честертона о Диккенсе, можно подумать, что самым странным человеком в английской литературе был Свифт. Создатель известных детективных произведений, выступив в биографическом жанре, отошел от всех правил его изложения. Это не единственная биографическая книга Честертона о классиках английской литературы, но, полагается, самая лучшая из них. В ней философские размышления автора о Диккенсе и его произведениях, Англии того времени, друзьях и недругах писателя... Достаточно сатирически изобразив английское общество и его законы, Честертон с таким же юмором описывает встречу Диккенса с Америкой, демократическими преобразованиями в ней — он был сперва сильно увлечен, потом сильно разочарован: «Он был готов поверить, что все американцы свободны. Он и поверил бы, если бы они ни говорили об этом так много».
Честертон хочет ничего не утаивать о своем герое: он показывает его в дни бедности, растерянности, как он вел себя в период славы и в самые смешные минуты жизни, ясно и точно давая понять, что «он был великий человек, если не тысяча людей сразу». Но как всякий большой художник, Диккенс под пером Честертона парадоксален, загадочен, и, распутывая эти загадки, автор рассказывает: «Во все годы, до смерти, Диккенс самым серьезным образом реагировал на бури в стакане воды, писал объяснения, искал свидетелей, хранил истлевшие бумаги и завещал детям забытые распри, как завещают вендетту».