Теперь туда, где был похоронен великий Соловьев, — к Новодевичьему монастырю, двигалась наша похоронная процессия. И я старался держаться подальше от гроба, ибо кроме других чувств, испытывал страх перед смертью. Ведь это был второй в моей жизни покойник. Первой была жена Сталина — Аллилуева, «выставленная» в ГУМе, куда мальчиком я случайно забежал. Но здесь был мой учитель, человек, с которым я виделся несколько дней назад. Его неожиданная смерть обрушилась на меня, как лавина, оборвавшая все, и была предвестницей других космических бедствий.
В Париже нс книжном «развале» на набережной Сены
До того как смерть станет обыденностью, оставалась пара месяцев».
Об учителе своем он писал особенно, создавая образ, так же, как писал художественные книги на исторические сюжеты: «На подмостки как-то боком поднялся и двинулся к кафедре... нет, не лектор. Один из древних римлян эпохи упадка. Белесые, ниспадающие на лоб волосы. Растерянная улыбка. Пиджак «Москвошвея» сидел, как тога сенатора. Воображение дорисовало пурпурную кайму. В руке его указка, но карты не было. Держа указку обеими руками, он не был оратором, скорее, трагическим актером. Театр был в его крови».
Немировский сам стал отменным педагогом, оказавшись в Воронеже и проработав там двадцать с лишним лет, увлеченным рассказчиком — язык не поворачивается сказать лектором. Учителем.
Его натура, яркая, темпераментная, вдохновенная, притягивает людей. В нем есть надежность, верность старинному, но прекрасному кодексу чести, где благородство и достоинство само собой разумеются, а великое трудолюбие естественно. С таким рядом можно многому научиться, даже когда он молчит, просто думает или пишет... Потому у него всегда было и есть много учеников, и это позволяет говорить о школе Немировского.
В Воронеже он создал и возглавил кафедру древней истории и классических языков, задав ей этрускологическое направление. В Воронеже он занимался еще одним делом, что подтверждает его принадлежность кодексу чести. С огромными трудностями он искал и нашел вывезенную во время Первой мировой войны и, казалось, безвозвратно пропавшую знаменитую библиотеку из Юрьевского (Тарту) университета. Каково же было его отчаянье, когда он узнал, что люди по невежеству, даже какой- то редкой дикости и полному безразличию расхитили, растащили и уничтожили ее...
Безумие, Предательство.
Держава. Одиночество.
Христос. Шамиль. Отечество.
Россия. Нечисть. Рок.
А ты судьбою собственной
Вяжи из них пророчество,
Направь в моря гармонии
Бессмысленный поток.
Александр Немировский
В предисловии к «Слонам Ганнибала», одной из первых своих исторических повестей, Немировский признается, что он не прекращает спор с самим собой — в нем спорят поэт и ученый. Ученый все время сдерживает фантазию и порыв поэта, не давая ради развития сюжета пренебрегать фактами, а поэт не позволяет ученому, углубляясь в поиск исторической истины, терять художественность, красочность зарисовок образов и ситуаций.
Может быть, так и должно быть? Может быть, именно в этом причина огромного успеха его романов, повестей и рассказов? Общий тираж только художественных книг Немировского давно перевалил за шесть миллионов! (В списке же его научных работ — книг, статей, рецензий, заметок — более пятисот названий). Числа астрономические. Какой же огромный интерес у людей к истории, и как мало историки отвечают этому интересу!
Недавно вышла энциклопедия «Историки XX века». Естественно, туда «попали» настоящие ученые, доктора, кандидаты, авторы многих статей и монографий, всего — более двух тысяч человек. Но кто читает их работы? Разумеется, кроме специалистов. Кто их знает? Снисходят ли они до нас? Как отражаются результаты их многотрудных усилий на обществе — общественной мысли и поведении людей? Ибо история — предмет, формирующий мировоззрение, вскармливающий ум, открывающий глаза и сердце на прошлое и настоящее.
Две тысячи человек! Подумать только! Если бы хоть небольшая их часть работала так, как работает Немировский, вряд ли появился бы Фоменко с идиотизмом своих «открытий». Но не в этом даже дело — вряд ли люди были бы так глухи к происходящему и происходившему, так быстро забыли свое и чужое прошлое, забыли о бедах, которые несет забвение, вряд ли так легко превращались бы в манкуртов. Потому что история, усвоенная эмоционально, остается с тобой, не становится прошлым, а живет, делая и тебя живым — знающим и отзывающимся на все, что происходит вокруг.
Мешают работать мне длинные руки —
Они выступают за рукава,
Их задевают чужие недуги,
Чужие заботы, чужие слова.
Мешают шагать мне длинные ноги —
Они спотыкаются на пути
Обеды чужие, чужие тревоги,
Хотя и своих не могу обойти.
Мешает думать долгая память —
К горькому детству тянется нить,
И то, что давно бы пора мне оставить,
Как шкаф несгораемый должен хранить.
Александр Немировский
Должен. Вот нужное слово. Человек должен знать и помнить. Иначе обязательно найдется кто-то, кто воспользуется его незнанием. Плохо, если это даже один человек.
А если это целый народ?
— Послушайте, — это он по телефону мне, — вот мы с Людой на юге, в Турции, в Анталии, в роскошном отеле, в холле, и буквально изнываем — третий день полного безделья, жары и моря. Что делать? Кошмар! Сидим мрачные, выхода не видим. Вдруг через весь скромный холл идет прямо к нам, кто бы вы думали? — Карл Маркс. Настоящий. Подходит и так небрежно, естественно, по-немецки говорит: «Здравствуйте, меня ювут Карл». Кто бы сомневался?! Мы потеряли дар речи. Что это? Как это? А он продолжает: «Я хочу показать вам остатки древних поселений, потрясающие памятники древности. Ну, как? Согласны?» Бывает же такое! Наш столбняк как ветром сдуло. Какое счастье! С этого момента мы были счастливейшими людьми на свете».
Я прерву своего прекрасного рассказчика. Его впечатления о стране Тархунтассе мы напечатали во втором номере в 2001 году. Но не потому прерву. Быть первопроходцем, впервые открыть то, что потом станет страницей истории, — вот оно, его счастье! Так же захватывало дух, когда прочитывал этрусские надписи или вдруг увидел в иллюминаторе самолета горы Тавра и... осенило: здесь, именно здесь возник миф о крылатом коне. «У меня с собой был только что перед отъездом полученный первый том собрания моих трудов «Мифы древней Эллады». Мне не надо было напрягать память, я просто взял и прочитал: «Погладив животное по шее и прочтя ответ в его глазах, Беллерофонт вскочил на Пегаса и взмыл в небо. С высоты птичьего полета герой увидел отряд солимов. направлявшихся к границам Ликии для очередного набега. Они также заметили летящего всадника и, задрав головы, показывали на него пальцами. Спустившись ниже, Беллерофонт засыпал разбойников стрелами».
Подумать только! Здесь, в небесах, где он пролетает «над этой землей», разворачивалось действие мифа о Пегасе. Тысячелетия не канули в лету, «античность, — как говорит Немировский, — не отдаленная эпоха человеческого существования, а нечто, находящееся с нами рядом, волнующее и дразнящее своими вечными загадками». Потому что для него прошлое живет, просто поначалу оно «не в фокусе», словно бы туман или дымка прикрывают его, но ветер воображения и творческого усилия разгоняет их, и оно, умытое и сверкающее, как после дождя, вдруг обрушивает на тебя свои краски и звуки с такой силой, что не отличишь прошлое от настоящего, ибо поток времени един и непрерывен, и только от личных усилий каждого зависит ощутить это, приобщиться к нему, стать его частицей, вобрав в себя все его богатство.