И это не сладкая сказка о патриархальной семье с директором - отцом родным и его подчиненными, малыми детьми, которые во всем на него полагаются. Когда три месяца после дефолта зарплату не платили никому, рабочие пришли в цеха и сели, и три дня сидели. Директор помчался в банк, под грабительский процент взял ссуду, расплатился за один, кажется, месяц, но прежде всего, знаете, что он сделал? Пригласил забастовщиков к себе в кабинет, выложил на стол все бумаги, счета и расчеты, показал, где деньги и почему он не может больше заплатить. Но там рабочие в карманах носят коллективный договор и следят, чтобы во исполнение очередного его пункта вентиляцию вовремя провели и так далее...
Так на этот завод — очередь, хотя зарплата там маленькая, зато стабильная. Там смену себе чуть ли не с детского сада готовят, ребят из армии ждут и денег им дают на первое обзаведение; там «своего» — из заводской династии — вне очереди на работу возьмут и будут с ним нянчиться, потому что «свой», и никакие рыночные соображения об уровне квалификации не помешают это сделать.
— Вы говорите, завод успешный? За счет чего же они держатся при таком своем антирыночном поведении?
— Почему антирыночном? Наоборот, грамотная и вполне рыночная «длинная» стратегия, когда думают наперед. На рынке они ведут себя очень даже агрессивно, все время наращивают портфель заказов, ушли от своего бывшего министерства, чтобы не ограничиваться только его заказами, выкупили министерские акции.
Пьяниц, воров, бездельников выгоняют, и все понимают, что в принципе это правильно, хотя и жалко своих.
— Обошлись без массовых увольнений?
— Обошлись. У нас ведь вообще своеобразный путь в рынок: мы почти везде обошлись без массовых увольнений. Уж какой безработицей нам грозили, а где она?
— Вы уверены, что этим можно гордиться? И что мы вообще избежим безработицы?
— Это не ко мне вопрос, а к экономисту, я только констатирую факт. Но на этом заводе все ясно: они начали расширять производство, так что массовые увольнения им не к чему.
Я думаю, в провинции вообще гораздо больше не директоров-«отморозков», а неумелых менеджеров, которые никак не могут встроить свой завод в рынок.
— Мне все-таки кажется, что этот самый завод не выдержит настоящей жесткой конкуренции: слишком там все по-домашнему, а это противоречит технологической жесткости, то есть высшему качеству продукции. Вы же сами говорите, что огрехи организации труда они компенсируют переработками, — вполне советская система...
— Посмотрим. Есть и другие варианты, более рациональные, когда менеджеры и работники выступают не как одна семья, а как партнеры. Они понимают, что интересы у них разные, но они при этом «договороспособны», готовы к компромиссам, потому что в чем-то важном интересы их сходятся.
Этот вариант сложнее для нас по многим причинам. Он предполагает четкое осознание собственных интересов, а этого нет не только среди рабочих, но не слишком характерно и для работодателей. Типичный пример — молодой хозяин машиностроительного концерна: два завода в провинции, один — в Москве. Технократ, все хочет строить по западным образцам, которые понимает однозначно: жесткая дисциплина, жестко соблюдаемая технология, чисто функциональные отношения на производстве. Он делает много разумных, необходимых вещей: сокращает лишние звенья в управлении, специализирует свои заводы и так далее. Но он, как и все люди такого типа, не любит слушать о том, что неотъемлемая часть западного менеджмента — работа с персоналом, забота о нем и о том, чтобы персоналу были не просто понятны интересы корпорации, но чтобы они были восприняты как собственные.
— Подозреваю, что директор завода, который, судя по вашим словам, уже добился этого, ни на какие западные образцы не равнялся.
— Да он, может, и вообще не задумывался над этим, там все держится больше на традиционных неформальных практиках, на чувствах, на общем понимании справедливости и порядка, чем на правилах и инструкциях. Это вряд ли возможно в Москве, где большая часть рабочих — лимитчики, которые считают себя на заводе людьми временными, а кадровые рабочие составляют небольшое ядро, где масса вакансий и хороший рабочий может выбирать. Тут надо договариваться.
Да дело не только в Москве, в крупном городе. Когда новый директор или собственник сталкивается со сложившимися неформальными практиками, которые часто кажутся нерациональными, порой просто противоречат закону и инструкциям, прежде чем ломать все это через колено, можно и подумать. Конечно, с воровством на всех заводах, выживающих на рынке и даже успешных, борются нещадно, и правильно делают, только покончить с ним никак не удается. И с «левой» работой на производстве, в рабочее время тоже. Я вот на одном заводе очень удивилась. Спрашиваю: а починить в цехе свою машину — такое у вас бывает? Бывает, конечно, спокойно мне отвечают все подряд. Понимаете, не возмущаются — как вы о нас могли такое подумать! — а просто сразу признаются в «леваке». И как же, спрашиваю, это проходит? Да очень просто, говорят, пригонишь, ее посмотрят, выпишут наряд, в бухгалтерии оплатишь — и порядок. То есть администрация взяла и легализовала старую неформальную практику.
Но для таких отношений должен быть хотя бы минимальный уровень доверия между договаривающимися сторонами. Доверия нет никакого, часто с обеих сторон. Рабочие даже на самые разумные преобразования смотрят, как на «хозяйские игры», которые их не касаются, и упиваются ролью жертвы всеобщего обмана. Они мне часто так и говорили: «Мы проиграли. Мы и не играли в эту игру, но мы проиграли: нам диктуют условия, а мы должны подчиняться». Просто обрыдаешься...
Но если ты не уверен, что ждет тебя завтра, если ситуация в принципе неустойчивая, изменчивая, то каждый выживает, как может, договариваясь напрямую с непосредственным начальством: с мастером, бригадиром, начальником цеха. Сегодня договорился, а завтра будет видно. Такая коротенькая стратегия на один день. Тут уж, конечно, не до рабочего движения...
Вроде бы даже есть что-то общее в такой персонификации отношений: ты ко мне по-человечески — и я к тебе так же. Но когда все сводится к такой вот чистой персонификации: ты мне — я тебе, а остальные тут ни при чем, все начинает потихоньку разваливаться. Все это видят, понимают, живут памятью о прекрасном прошлом — какие были традиции, какие были передовики производства! — живут мифами. Эти мифы не отличишь от правды: то ли завод уже продали и собираются на его месте строить казино, толи директор на проданное оборудование уже купил себе кафе на французском взморье...
— Так что альтернативные профсоюзы придется создавать практически заново, их почти не осталось?
— Их мало, но опыт начала 90-х не прошел для них бесследно. Они ведут свою работу более спокойно. Тип горлана-главаря, который тогда был, практически полностью исчез. Выжили те, кто хотел именно культурной работы и в ней самореализоваться. Они сейчас и нарабатывают эти практики. Другое дело, что нет пока востребованности ни их, ни практик.
Главная Тема
Фредерику Жолио-Кюри принадлежат замечательные слова: «Наука — это основной связующий элемент между мыслями людей, рассеянных по земному шару, и в этом одно из самых высоких ее достоинств. По-моему, нет никакого другого вида человеческой деятельности, в котором всегда так надежно достигалось бы согласие между людьми». Высказывание французского физика вполне подтвердилось в последние дни прошлого года на проходившей в подмосковной Дубне конференции «Интеллектуальный мост Россия — Запад. Проблемы, перспективы». Основной идеей конференции были провозглашены «актуальность и необходимость согласованных действий всей научной диаспоры, где бы ее представители ни находились, во благо России и тех стран, где живут и работают соотечественники»...