За 58 лет до рождения Христа в Фессалониках жил римский оратор Цицерон. Впервые именно здесь апостол Павел проповедовал христианство в 50 году новой эры. Фессалоники он посетил дважды, основал здесь церковь и посвятил два своих послания жителям города. С 305 года новой эры город становится резиденцией Кесаря и Августа Галерия, который украсил город знаменитыми зданиями: Триумфальной аркой "Камара", Дворцом в районе ипподрома, Круглым мавзолеем и Ротондой, которая позднее стала христианским храмом.
Вскоре Римская империя начала распадаться. Образовались два противоборствующих войска: одно на западе с императором Константином, другое — на востоке с Лицинием. В этой борьбе вновь важная роль была отведена Фессалоникам. Победа над Лицинием сделала Константина самодержцем, и христианство стало при нем официальной религией. В последующие годы (VI и VII века) Фессалоники подвергались жестоким набегам сербов, арабов, венецианцев, персов, готов и турков. Фессалоники спасли их стены. Позже город был под игом каталонцев, но с 1300 года новой эры начался золотой век города. Население росло, экономика укреплялась. Однако больше всего Фессалоники стали известны как обитель знаний и искусств. Известные ученые, ораторы, философы, теологи, историки и юристы, а также иконописцы развивали свое творчество именно в этом городе.
Но в 1430 году новой эры Фессалоники попадают в руки к туркам, а в середине XV века свои поселения организуют и беженцы-евреи, которые оседали здесь тысячами. Больше четырех веков город живет под игом Османской империи. В конце XIX века железная дорога соединила Салоники с Европой. Появляются первые трамваи, запряженные лошадьми, первые промышленные предприятия, газовые фонари. Создается архитектурное многообразие с характерными чертами современности, чувствуется влияние Европы, город украшается прекрасными зданиями, многие из которых сохранились до наших дней. Греки теперь составляют постоянное большинство населения. 26 октября 1912 года, в день чествования покровителя Салоник святого Димитрия, город стал наконец свободным и соединился со всей Грецией.
Я познакомился с Георгием Петровичем в мае 1978 года в Киеве, на пленарном заседании Всесоюзной конференции по проблемам искусственного интеллекта. Это было регулярное помпезное мероприятие с участием академической номенклатуры. Слушал доклад Георгия Петровича. Несмотря на полную темноту в вопросах лингвистики, я все понимал, а увлеченность докладчика темой была просто заразительной. Постепенно жесткие и точные тезисы докладчика стали вызывать в зале волны возмущения и протеста, переходящие в выкрики и вопли. Я тогда, конечно, не понимал, что логика и суждения Георгия Петровича прямо противоречили догмам, ученым степеням и званиям, кафедрам, лабораториям, социальному статусу, мафиозным присоскам подавляющего большинства "ученых". Багровые лица, жирные затылки, ерзающие ножки, шум, возня и над всем этим ставшая чуть более громкой и артикулированной речь Георгия Петровича, рассказывающего про эксперименты Швачкика и его детей, говоривших "гок", "бок" и "гок-бок".
Концовка доклада по драматургии очень напоминала скандал. Шел живой обмен оскорблениями между докладчиком и залом.
Конечно же, "ученое сообщество", за редким исключением, ненавидело Георгия Петровича.
А. Зинченко (Киев)
То, что говорил Г. П., отвечало моим желаниям делать любое дело правильно, культуросообразно, осмысленно с точки зрения целого. В интересах дела. И еще: оказалось, что можно что-то сделать, не предавая себя.
Среди научной (про другую не знаю) интеллигенции в 70-х— начале 80-х годов была очень распространена этика такого рода: "Если гнусности совершаются, и я этому помешать не могу, то пусть хоть они происходят не через меня". "Ohne uns", "без нас" — говорили мои друзья, родители и коллеги, уходя в свое дело: математику, физику, компьютерщину. С детства для меня это была единственная позиция делавшая жизнь осмысленной и сохраняющая возможность и честной работы, и гамбургского счета. Но стоило мне познакомиться с тем, что делает Георгий Петрович и как он строит жизнь вокруг себя, как этика неучастия стала не нужна: осмысленность забила через край!
Тот кружок, куда я постепенно ходил, давал возможность вытравить из себя советского человека с его халтуртрегерством, завистью и карьеризмом, склонностью к интригам, к безнаказанным пакостям ближнему, к фиктивным действиям и к сокрытию своих оснований и побуждений. В кружке все делалось открыто и на пределе возможностей — так, как делаются ходы в шахматах, где лишь от игрока зависит, сможет ли он понять и выявить замысел и интригу противника; при этом доска — перед тобой.