Г. Копылов (Москве)
К тому времени я давно уже был доктором, завлабом и чувствовал себя в профессиональной среде спокойно и уверенно: в содержательном плане у меня просто не было серьезных оппонентов...
При обсуждении доклада на семинаре произошло неожиданное. Некто неизвестный начал задавать мне вопроси на которые я не мог ответить^ а такого со мной много лет не бывало. Вопросы-то были понятные, ставились в очень симпатичной мне форме — жестко и точно, но поворачивали мою старую схему каким-то таким образом, что она едва ли не обессмысливалась. И точно так же мои попытки ответить наталкивались на реплики, демонстрировавшие несостоятельность ответов. Ощущение было такое, что в привычной студенистой аудитории, откуда ни возьмись, появилась какая- то твердая точка опоры (и отпора). Так мы познакомились с Георгием Петровичем.
М. Рсц (Москва)
Я пошел на философский факультет Московского университета, чтобы узнать, где и каким образом исказили Маркса, строя советский вариант социализма. Здесь в конце первого курса встретил ГП, который сказал, что бить стекла — пустое занятие. "Любая социальная революция начинается с революции в мышлении. Мы, логики и методологи, готовим ее". Эта фраза перевернула мою жизнь и определила ее ход.
Б. Сезонов (Москва)
Сложился поразительный феномен саморазвивающегося организма, активно ассимилирующего свою собственную историю и свою среду. Богатство материала — идей, ходов, проработок громадно. Дело историков и аналитиков освоить его и включить в оборот. И состоявшийся факт истории: что движение этого организма в своих проявленных сколках оказало многообразное влияние на судьбу российского общества. Никак не касаясь содержательной стороны, повторю лишь то, что в свое время отметил один из старейшин ММК — Никита Алексеев. Наверное, мы были самым свободным сообществом, легально существующим в СССР с начала 50-х годов по конец 80-х. Более свободным, чем диссидентские круги. (Что не исключало взаимных контактов: тот же ГП был исключен из КПСС в конце 60-х годов за подписание очередного письма протеста.) Мы не боролись с советским строем, что вольно или невольно вынуждало бы нас становиться с ним на одну плоскость. Мы де-факто относились к нему как к уходящему объекту критики или как к преодоленному и преодолеваемому прошлому и выходили на будущее, простраивая его мыслительные и деятельностные средства.
Б. Сазонов (Москва)
Мне кажется, настанет время, когда мышление вернется в Россию как нечто необходимое, а новые поколения смогут пережить ту радость "мыследеятельностного бытия", что переживали мы. Они сделают это сами и по-новому, но, надеюсь, соотнесутся с нашим опытом, поместив его в удивительную человеческую конструкцию — культурно-историческое воспроизводство.
Б. Сазонов (Москва)
Я имел как счастье общения с гигантом мысли, так и досаду от его любви к преувеличениям, от игры в критику безотносительно к полноте ситуации и особенностям личности критикуемого. При этом он, как рыцарь, предупреждал, что "бить будет больно, иначе не вытрясет из меня пыль". Щепетильность же он относил к интеллектуальным атавизмам. Было ощущение огромного напряжения мысли, некоей машины, в движение которой жестко вовлекались многие. Настроение безальтернативности, непоколебимости мыслительной работы и поиска сопровождали все первые годы пребывания в ММК и сохранялись в подсознании в дальнейшем, даже в период автономного движения уже в своем семинаре.
О. Анисимов (Москва)
У него манера такая была: выпихивать людей в самостоятельность. Мы стоим на плечах своих учителей и кичимся короткостью нашего знакомства, а потом удивляемся бесцеремонности или забывчивости своих учеников, обижаемся... Он же не делал трагедий из потерь, находил новых учеников и спешил, спешил, спешил ухватить как можно больше разных недоумков с просветами.
А. Левинтов (Москва)
Что привлекло лично меня — так это способность Георгия Петровича сложные проблемы превращать в схемы, теоретические картинки, схватывающие самую суть дела. Я, как и многие аспиранты физтеха, испытывал тогда большую тягу к знаниям о человеке, обществе, о философских проблемах. Но при этом никакого доверия к преподавателям общественных наук мы не испытывали, разделяя общее мнение, что вся эта философия — болтовня по указанию очередных съездов. На этом фоне Георгий Петрович задел очень глубокие струны во многих душах знаний — это быстро отметили. Он вел за собой в мир мысли.