Обстановка в ее доме напоминала гончарную мастерскую вдали от цивилизации. Кучи глины, в кадке вода, следы брызг от гончарного круга, печка, дрова. В углу под рогожей горшки. Благодаря им остальное кажется ясным. Только кажется. Посмотришь со стороны того, что предшествует лепке горшков, все меняется. Мир вообще другой, когда еще ничего нет, кроме вязкой глины, мутной воды в кадке, бесплотных образов да силы, требующей их воплощения вопреки обстоятельствам. Доступность обманчива. Я не раз видел, как дрянная респектабельность обращалась к ней с интонацией превосходства или снисходительной равноположенности. Это "Новелка" в ушах до сих пор, кровь стучит, как вспоминаю.
Я любил и люблю эти песни с тех пор, как впервые услышал их в начале шестидесятых. Сам пел их и пою до сих пор. Знаю, насколько неподражаема Новелла Николаевна.
Дело не в том, что ее нельзя повторить. Повторить, честно говоря, нельзя вообще ничего и никогда, даже если хочется. Тем более слова поэта. Тем более спетые им песни. Никакое слово нельзя повторить. Оболочку фонетическую воспроизвести можно, но слово не только оболочка. Душе одного слово дает крылья, душе другого — ходули, а для третьего оно гиря, с которой тот даже ползать не может, не то что ходить. Крылья, гири, ходули — они будут звучать при мнимом повторении. Ничего не сделаешь, и не надо. Этим живо любое слово, слово поэта тем более.
Матвеева играет на гитаре изысканно просто. Создавая события, не сводимые к звукам и словам, она, доверяя себе, бесконечно точна и свободна. Так делают цыгане. Можно играть на гитаре всю жизнь и достичь большого мастерства, но так и не суметь сделать с тремя-четырьмя аккордами то, что с ними делают пальцы Новеллы Николаевны, подчиняясь внутреннему камертону
Мальчики и девочки окружали ее всегда. У них рюкзаки и розовые паруса Грина, в сердце — желание быть самими собой, ограниченное жесткими возрастными рамками. Приходит срок, мальчики и девочки взрослеют, их возраст переходит к другим тоже не навсегда. Как перелетные во времени птицы или бабочки, они садятся на прекрасный остров, которым песни Матвеевой были и остаются в этом мире. Потом улетают, унося память о нем. Но это не все. Матвеева, даже не узнанная, близкая родственница всем, чья жизнь внятно соотносится с миром и не загромождена хламом.
В жизни ей пришлось противостоять мощным силам, на фоне которых зло, творимое ей людьми глухими, или душевно незрячими, или закоренелыми негодяями, выглядит, при всей своей ужасности, довольно-таки игрушечным. Свой остров, свой мир, более близкий к действительности, чем материальная реальность, она противопоставила этим роковым силам и победила.
Привлеченные запахами цветов и трав, бабочки-однодневки одно время так облепили остров, что стало казаться, будто он только для них и создан. Матвеева говорила им:
Эхо, не путай слова ты,
Я говорю не с тобой.
Но бабочки "спешили добраться до Египта,
забыв Титаника совет".
Искусствоведческие совы слышали эхо, но не разбирали слов. Им казалось, главное — паруса, рюкзаки, романтика... В словах, из которых соткан остров, это описано (цитирую по памяти):
Оттуда, из сырости грустной
В лесок сухокудрый
Летит, кувыркаясь, сова
Крыла ее шустро грузные
Порхающие жернова
Летит сова прозорливо и слепо
С живых порханий посмертный
слепок
Движеньем тяжким и скорым,
как шок
Летит клочковато, летит нелепо
Летит, как зашитая в серый мешок
С косыми прорезями для глаз
Как пляска ладьи, где отшиблен
и руль и компас
В воздухе свежем танец ее корявый
Прочь, абсурдная, прочь...
За черной как пропасть, канавой
Стеклянно блистают кусты
Как сосуды с целебным настоем.
Ночь...
Культура, живущая определениями и прогрессом искусства, жевала плоды с острова. Она морщилась, я видел. Дальше переход к длинным дистанциям и другим персонажам с именем Матвеевой. Стали исчезать бабочки-однодневки, их привлекали другие места, где можно развлечься. Тогда Новелла Николаевна подняла руку, задернула шторку и закрыла остров от всех. Я знаю, в гавани у нее, готовый к отплытию, стоит натрудивший в морях полотно кораблик, веселый и стройный, который сам себя смастерил. А маленькой девочке, моей внучке Сонечке, которая живет в Хельсинки, голос Матвеевой нужен, чтобы заснуть, а потом, проснувшись, снова встретиться с миром.